— Может быть, тетя окажет вам гостеприимство? Городской дом Динкастеров на той же площади, что и Эвердон-Хаус.

— С удовольствием, — кивнула Дороти, — вы оба можете остановиться у нас.

Граф понял, что двух иностранцев пригласили проживать в его доме.

— Я хотел бы… — начал он, но Аттила разразился потоком благодарностей, поглотившим его протест. Граф, растерявшись, зашагал вниз по тропинке, бормоча что-то себе под нос.

Жак приблизился к Эйдриану и незаметно коснулся его руки:

— Pardon, но я так понял, что вы не живете в Эвердон-Хаусе? И что ваш брак с герцогиней по-прежнему остается тайной?

— Именно так.

— Но почему? Наверняка сейчас…

— Политика.

Лицо Жака прояснилось.

— A, bien. Политика. Конечно, конечно. — Он понимающе закивал.

— Мы пойдем ко мне и сейчас же пошлем за вашими вещами, — командовала София. Она подала Жаку руку, чтобы тот помог ей забраться в экипаж, прежде чем самому усесться и взяться за поводья. Аттила забрался на ступеньку сзади и, наклонившись к ней, с энтузиазмом стал рассказывать об их путешествии из Франции.

— Я пришлю за вами карету, — крикнула вслед Дороти.

— Я уже люблю Англию. Какие приветливые и добрые люди! — расчувствовался Аттила, когда экипаж тронулся с места. — Нам давно следовало приехать.

— Спасибо, Дот, — поблагодарил Эйдриан, как только они отъехали.

— Кто они? — Брови Дороти приподнялись.

— Художественные натуры, друзья Софии. Постарайся держать их подальше от графа, хорошо?

— Я подозреваю, что он предпочтет обедать в клубе, пока они гостят у нас.

— Ничего страшного, София наверняка будет настаивать, чтобы они обедали у нее.

Дот посмотрела вслед удаляющемуся экипажу.

— Ты не захотел, чтобы они остановились у нее, но я не думаю, что причина только в возможных сплетнях.

— Не совсем.

— Правильно ли я поняла, что ты не собираешься вместе с нами развлекать их, а останешься в своих личных покоях?

— Граф предпочел бы такой расклад, ты не думаешь?

— Сколько я должна занимать их, чтобы ты мог побыть с ней наедине?

Он улыбнулся проницательности тетушки.

— Там будет видно.

Ее ладонь скользнула в его руку, и они продолжали прогулку.

— Я не думаю, что она такая извращенная, как говорят, зная ее парижский опыт. Но твое обаяние и прежде действовало безотказно, я рискну предположить, что ей не устоять, если ты проявишь решительность. Я бы посоветовала тебе быть благоразумнее, но знаю, что оно здесь не обязательно.

— Да, не обязательно.

Она, прищурившись, взглянула на удаляющееся крошечное пятнышко капора Софии.

— Я верю, что ты добр. Несмотря на всю ее показную браваду, бедняжка так напугана. Из-за тебя?

— Частично.

— Тогда тебе лучше отступить, ведь подумай, Эйдриан, она должна выйти замуж, а ты только осложнишь ей жизнь.

Возможно, Дороти права и лучше отступить. София, очевидно, уже приняла подобное решение. Но он не отступит. Год за годом он подчинялся голосу разума. Он провел жизнь, будучи благоразумным, незаметным, насколько возможно, третьим сыном графа Динкастера, но сейчас все по-другому.

Он хотел Софию Роли. Ему не терпелось держать ее в своих объятиях, в своей постели. Он должен уничтожить всех ее призраков и развеять ее печаль, защитить ее, заботиться о ней так долго, как будет ему позволено.

По большей части он хотел того, чего она боялась. К сожалению, он подозревал, что она больше никогда не доверится ни одному мужчине.

— Когда она решит выйти замуж, я отступлю, Дот. Я не хочу осложнять ей жизнь.

Настала ночь, и в доме все спали. Он осторожно продвигался в тишине. Подобравшись к черной лестнице, не мешкая приступил к делу.

София оказалась куда более жизнерадостной, чем он ожидал. Где та маленькая тихая мышка, какой он запомнил ее?

Она знала, что он следит за ней, как знала и то, чего он хочет. Он достаточно ясно выразился в записке. Если она не поняла, что он находился в Хейфорде, то ее телохранитель наверняка понял. Но ее реакция оказалась неожиданной. Он продолжал надеяться, что она подаст знак, который бы говорил, что он победил и она сдалась, но ее позиция оставалась неопределенной как в отношении голосования, так и всего остального.

Может быть, она думала, что он блефует? Что ж, сегодня ей предстоит убедиться, что она ошибается.

Он вытащил из кармана сюртука несколько листовок, сложил их вместе и подсунул под нижнюю ступеньку лестницы. Проскользнув в кухню, он подобрался к печи, зачерпнул совком пригоршню горящих углей. Вернувшись к лестнице, высыпал на бумагу.

Бумага тут же занялась, и пламя длинной желтой змейкой побежало вдоль ступеньки. Он удовлетворенно потер руки.

Чарлз открыл дверь ровно настолько, чтобы Эйдриан мог протиснуться в дом. Прижав палец к губам и оглядываясь через плечо, дворецкий жестом пригласил гостя следовать за ним. Пройдя через спящий дом, они миновали «серебряную» буфетную (Комната, где хранилось столовое серебро.), за которой располагалась комната Чарлза.

Гостиная была небольших размеров, но вполне уютная. Эйдриан устроился в кресле и требовательно протянул руку.

Чарлз колебался.

— Меня все еще что-то смущает, сэр. Рассказывать вам, что она делает, не такое уж предательство, особенно если учесть, что она вообще ничего не делает. Но мне все равно не по себе.

Беспокойство Чарлза сродни его собственному беспокойству. Эйдриан не привык пользоваться подобными методами в Англии, другое дело — служба за границей.

— Я согласен, что здесь есть нечто сомнительное, и при других обстоятельствах я никогда бы не прибег к такому способу получения информации. Тем не менее я не лгал, когда говорил, что герцогине угрожает опасность. Вот почему я просто обязан знать каждый ее шаг.

Чарлз еще немножко подумал, потом вздохнул и, вытащив из своей Библии два листка бумаги, протянул Эйдриану.

— Она уволит меня, если узнает.

— Вы тотчас вернете их на место.

Он придвинулся ближе к свету. Как и первое письмо капитана Брута, новые письма были аккуратно написаны печатными буквами. Тем не менее они отличались меньшей сдержанностью и осуждающим требовательным тоном.

Первое письмо призывало ее поддержать более радикальные из предложенных реформ, напоминало об их «близости» в прошлом и содержало требование, чтобы она не показывала снова свою слабость, которую так постыдно продемонстрировала во время известного эпизода.