— Прости меня, Мудрый Бобр, коли оскорбил тебя или обидел. Я сделал это без зла…

Тигриный Волк наложил гарпун с длинным костяным наконечником на ложе бросательной палки. Потратив на погоню столько времени, он не мог повернуть назад, хотя бы не попытавшись… Отпустив копьё, юный охотник взмахнул мгновенно потяжелевшей металкой, отправляя оружие в цель. Тёмный штрих с шелестом разрезал воздух, сбивая снежинки, и ушёл в наст примерно в двух шагах позади вспарывающей сугробы туши. В переднюю часть тела охотник и не метился — бесполезно. Но вот если попасть в брюхо — рано или поздно зверюга упадёт. Пыхтун поднял со снега второй гарпун, наложил, метнул, сделав небольшую поправку… И почти сразу услышал возмущенный рык — попал!

Он торопливо подхватил третий гарпун, послал в цель, схватился за четвёртый, метнул… Повторный возмущённый рёв сообщил об ещё одной удаче. Снежная целина взметнула белые комья, целые облака рыхлого пыли поднялись к небу. Поляна словно ожила, вздыбилась. И охотник вдруг понял, что вся эта вздыбленность, комья, облака — весь это ужас несётся прямо на него.

— Он же не мог меня увидеть! — только и успел удивиться Тигриный Волк, когда из белого месива показалась огромная голова, качнулась вниз. Охотник, уже ничего не успевая сделать, только резко опустил металку, перехватив двумя руками, закрываясь от смертоносного удара клыками в живот.

По рукам хлестнуло с такой силой, что они мгновенно заболели до самых плеч, копьеметалка разлетелась надвое — но зато удар под рёбра пришёлся не клыками, а жёсткой кабаньей мордой. Пыхтун крякнул, взлетая, на миг увидел поляну сверху: лежащее вдоль тропы копьё, проносящегося дальше кабана. Потом ухнулся вниз, пробив толстый сугроб почти до самой земли, вскочил на четвереньки, пробежал вперёд, дотянулся до копья, схватил, попытался встать, нашёл глазами развернувшегося секача. Тот молча сорвался с места, оставляя за собой кровавую полосу. Оба попавших в него гарпуна волочились следом. Тигриный Волк опёр копьё древком в землю, направив остриём на врага. Тот со всей скорости напоролся на копьё грудью и даже не замедлил шага: сухо щёлкнуло древко, раскалываясь сразу на три куска, и охотник еле успел вскинуть ногу, толкнуться о чёрный пятак между клыками. Сильнейший рывок крутанул Пыхтуна вокруг головы, паренёк невольно вскрикнул и врезался в снег в десятке шагов от вепря. Тот уже вертелся снова, ища пропавшего врага. Наконец нашёл, вскинулся, разгоняясь. Тигриный Волк выдернул топор, замахнулся из-за головы, примериваясь к бегу зверюги, в последний миг перед ударом шагнул в сторону и со всей силы опустил своё страшное оружие секачу на лоб.

Зверь ничего не заметил. Его словно щёлкнули пальцем по лбу: обидно, но не страшно. Он снова развернулся. Кинулся в атаку. Охотник не успел придумать ничего, кроме как прыгнуть, что есть мочи, в сторону, нырнуть в сугроб, пропуская кабана мимо. На четвереньках Пыхтун забрался поглубже и уже там вскочил, оглядывая поле схватки.

Вепрь промахнулся, но уже снова разворачивался, копьё казалось раскиданным сразу везде, от топора никакой пользы, про ножи лучше не вспоминать… Охотник вдруг заметил, что один из гарпунов вырван из раны и теперь лежит на снегу в месте последней остановки зверя, тут же стремглав кинулся туда. Одновременно сорвался в атаку и секач. Тяжело дыша, враги промчались эти считанные шаги, встретились возле брошенного оружия. Паренёк ощутил прикосновение чего-то холодного к своей левой голени, упал, схватился обеими руками за метательное копьё, слегка подкинулся вверх, сам не зная почему и отчего. Коричневая кабанья туша мелькнула слева, и Тигриный Волк что есть силы ударил её «в догон», перед левой ляжкой и чуть ниже, проталкивая остриё как можно дальше, чтобы оно хоть немного ушло под рёбра.

Вепрь пробежал с десяток шагов, остановился, подпрыгивая на месте, размахивая головой и рыча. Пыхтун не сразу понял, что зверь в ярости рвёт его шапку, слетевшую то ли ещё раньше, то ли при последнем столкновении. Превратив заячьи шкурки в полнейшие лохмотья, секач как-то особенно глубоко и громко, удовлетворённо вздохнул… и медленно завалился набок. И больше не шелохнулся. Он был мёртв.

Тигриный Волк, не веря своим глазам, не мигая смотрел на него до тех пор, пока на щёки не выкатились слезы. Торопливо ощупал самого себя. Он был жив! А секач — мёртв. Охотник попытался встать — и тут же понял, что обрадовался слишком рано. У него болело всё тело — кроме, разве что, головы. Больше того, сделав пару шагов, Пыхтун понял, что из ноги струится кровь, а куртка подозрительно липнет к левому боку. И ещё неизвестно — победил он в этой схватке или скоро ослабнет и останется лежать рядом со своим врагом на радость куницам и росомахам.

Морщась от боли, Пыхтун разделся, слегка развёл руки, осматриваясь, и запоздало застонал: левая часть тела от пояса и выше была одним большим кровоподтёком. Левая нога оказалась вспорота, словно ножом, от ступни и до колена. К счастью, кабаний клык попал точно в кость, и кроме кожи ничего не пострадало. Рана на спине под рёбрами была хуже — её охотник не видел и оценить опасность не мог. Он поднял пояс, открыл сумку, в которой, как и у каждого охотника, лежал сухой и ломкий болотный мох, хорошо впитывающий кровь и отпугивающий гной, зачерпнул чистого снега, наугад мазнул спину, отмывая кровь, так же наугад наложил на рану весь мох. Чтобы не сползал, поверх него затянул пояс. Но вот кровоточащую ногу обвязывать было уже нечем. После короткого раздумья, охотник дохромал до секача, опустился на колено, вдоль брюха срезал длинную полосу шкуры, тщательно отёр её снегом, потом чистым снегом смыл кровь с ноги, снизу вверх туго замотал разрез щетиной вниз. Кое-как оделся. Добрёл до копья, подобрал его кончик. Мало того, что вепрь расколол древко, так ещё и самоё остриё было обломано, а край камня раскрошился на всю длину.

— Нет больше копья, — отбросил обломок охотник, прошёл по кабаньей тропе, подобрал гарпуны, что ушли мимо цели, вернулся. Увязал их вместе с топором — на пояс его теперь было не повесить. Нашёл снегоступы, потерянные в самом начале схватки. Остановился возле секача. Тот весил вдвое больше взрослого мужчины. Такого, как Хромой Зубр. И, верно, втрое больше самого Пыхтуна. Но Тигриный Волк не для того одерживал победу в столь жестоком столкновении, чтобы теперь бросить добычу на радость трусливому мелкому зверью. Усмехнувшись, он с самого же кабана срезал ещё один, но куда более длинный ремень, захлестнул его за длинные, торчащие в стороны и заляпанные его, Тигриного Волка, кровью клыки, перекинул через плечо и медленно зашагал в сторону совсем не близкого стойбища, волоча неподъёмную тушу за собой.

Разумеется, охотник и не надеялся добраться домой в тот же день. Просто хотел уйти подальше от залитой парной кровью поляны, на которую вскоре наверняка сбежится немало желающих украсть толику чужой еды. А при случае — и вовсе прогнать удачливого, но ослабевшего после схватки добытчика. Только поэтому Тигриный Волк ещё очень долго упрямо ломился через непроглядную ночь, пока, наконец, не обнаружил несколько близко стоящих елей. Здесь он слез со снегоступов, утоптал яму, скинул в неё тушу, присыпал снегом, а потом, нарубив топором лапника, закидал сверху — чтобы не привлекать ночных хищников ни видом, ни запахом. Для себя из той же выемки, пиная здоровой ногой, сделал вдоль земли длинную снежную нору, напихал в неё всё того же лапника. Долго и муторно — но необходимо. Спать зимой на холодной земле нельзя даже здоровому охотнику. А уж тем более — раненому. Хорошо хоть, одет он сейчас тепло. Шапки нет — но голову можно завернуть в меховую накидку.