— Ты куда собираешься, Волк? — спросила Капля, настороженно наблюдая за его сборами.

— К предку, — не стал скрывать Пыхтун. — Он поможет.

Охотник срезал из-под потолка пару полосок вяленого мяса и добавил:

— Вернусь поздно, не тревожьтесь.

Дети Мудрого Бобра последний раз посещали святилище только в начале зимы, пока снега не успело нападать больше, чем по колено. Не то, чтобы со снегоступами нельзя было туда добраться. Но путь не близкий, зимний день короток. Охота зимой не особо удачлива, и большую часть времени добывать приходится не дичь, а дрова — для чего помощь духов особо и не нужна. Посему праздники зимой чаще случались не мужские, а женские, посвященные великой Праматери. Дорогу же к предку засыпали толстые непролазные снега, неузнаваемо изменившие всё вокруг.

Однако Пыхтун находил нужное направление без особого труда. Ведь он вырос в здешних местах, много раз ходил тайной мужской тропой и не заблудился бы даже с завязанными глазами. Зимний путь показался ему даже проще и короче, чем летний — ведь в мороз не нужно огибать болота, делать крюк к броду через реку, перебираться через холодные вертлявые ручьи. Под снегом остались и многие поваленные деревья, через которые иначе пришлось бы перелезать, снег укрыл ямы, оставшиеся от вывороченных корней или непоседливых валунов, которые почему-то всё время переползали с места на место.

Только благодаря зиме, что выправила долгий извилистый путь, юный охотник и смог ещё до полудня выбраться к покатой лысой горе, отчего-то не любимой ни кустами, ни деревьями. На ней, на самой макушке, и возвышался высокий предок, вырезанный из крепкого дубового ствола неведомо когда. Конечно, он был не так упитан, как нынешние речные собратья, не так мохнат, но большие круглые глаза, овальный нос и длинные резцы позволяли сразу понять, кто именно немигающе смотрит в сторону рассветного солнца. Подступы к Мудрому Бобру охраняли черепа четырёх медведей, водружённые на шесты и повёрнутые от него наружу. Возможно, как раз из-за этих стражей за всё время, пока люди помнили святилище, с ним никогда ничего не случалось.

По насту Тигриный Волк поднялся на вершину и, сняв снегоступы, тут же провалился по пояс. Покачался из стороны в сторону, потоптался, делая небольшую площадку перед самым истуканом, срыл немного снега напротив, положил на получившуюся ступеньку снегоступы, сам сел сверху. Посмотрел предку в лицо. Подумал, полез за пазуху, вытянул полоску вяленого мяса, честно разрезал ножом на одинаковые половинки, одну положил перед Мудрым Бобром, вторую сунул в рот. Пожевал. С некоторым опозданием предложил хозяину холма:

— Это тебе. Угощайся, Мудрый Бобр.

Юный охотник помолчал, пожал плечами:

— Ты знаешь, что случилось? Наверное, знаешь. Или мне рассказать? — Он снова немного выждал. — Я лучше расскажу. У меня есть Снежана… Нет, не так. У нас в племени живёт Снежана. Нет, не так. Мы прожили с ней целое лето, и я понял… Она лучшая из всех. Я охотник, я собрал ожерелье. Я обещал взять её в жёны… Нет, не так… Я хочу взять её в жёны! Я хочу, я обещал, она лучшая. Её отец против. Он хочет, чтобы мы ждали. Долго ждали. Зим пять или шесть. Девушек берут в жёны, когда они похожи на Луговой Цветок. Я, наверное, тогда стану уже стариком. Таким, как Белый Камень или Быстрый Олень. Ты же понимаешь, Мудрый Бобр, столько ждать невозможно! Это половина жизни! Но Храбрый Рык всё равно против. Все говорят, чтобы я выбрал другую жену. Ту, которую можно взять сразу. Не хочу другую. Скажи, что мне делать, Мудрый Бобр. Ты умнее всех в мире. Скажи, как мне поступить, Бобр?

Предок молчал. Он молчал, уставившись на край рассвета, и вместе с ним молчал лес, молчало небо, молчали медвежьи черепа, глядя на все четыре стороны. Лишь светло-серое небо, испуская слабый свет, начало ронять пушистые снежинки.

— Чужой Голос сказал, что ты дашь мне знак, — напомнит предку Пыхтун. — Давай его, я жду. Подскажи, что делать, Мудрый Бобр? Кроме тебя, помочь мне больше некому.

Охотник встал, оглядываясь — но не увидел ничего, кроме неподвижного, белого от инея леса.

— Ничего не делать, да? — повернулся к предку Тигриный Волк. — Не делать? Ждать? Ты советуешь ждать?

Ответом по-прежнему оставалась тишина. Пыхтун сел обратно в снежное кресло, глядя в глаза Бобру, надеясь заметить хоть что-нибудь. Но вокруг кружился только снег, плавно ложась на наст, на мудрого предка, на копья охотника и его одежду. Снег, тишина, серый свет. Даже ветер притих, никак не выдавая своего существования.

— Ждать? — снова спросил юный охотник, явно надеявшийся на что-то другое. — Ты советуешь ждать?

Но иного ответа так и не прозвучало.

Небо начало постепенно сереть. Погрустневший Пыхтун поднялся, скинул снегоступы, вдел ноги в крепления. Подобрал оружие, закинул за спину гарпуны.

Обернулся на Бобра в последний раз, выбрался из ямки на наст и широким шагом побежал вниз по холму.

Свежий снег слегка запорошил его старые следы, и Волк начал прокладывать новую тропу, сожалея, что ждал ответа слишком долго. Пасмурные ночи темны. Заблудиться он, конечно, не заблудится. Но вот в дерево или иное препятствие лбом влететь можно. Как бы не пришлось в лесу ночевать.

Торопясь, он проскакивал дерево за деревом, куст за кустом — когда вдруг заметил слева от себя в снегу совсем свежую глубокую канавку. В два локтя шириной, почти по пояс в глубину. Зимой такие тропы пробивают кабаны с их короткими ножками. В отличие от лосей или оленей, они не пытаются перемахивать зимние сугробы, скакать поверху. Они ломятся к своей цели по прямой, сквозь сугробы и кусты, словно не замечая препятствий.

Упустить такую удачу охотник не мог, и, несмотря на близость вечера, повернул вслед за зверем, ещё больше ускоряя шаг.

Канавка вела и вела вперёд — через ивовые заросли, сквозь орешник, по широкому полю, которое летом наверняка было непролазным болотом, опять через ивняк, потом вдоль холмика… Наконец Тигриный Волк увидел впереди коричневую спину, над которой поднималось снежное облако. Кабан, не зная усталости, упрямо рвался к какой-то неведомой цели. И он был один. Крупный сильный секач, уставший бродить в стаде и ставший к закату жизни одиночкой. Обычный лесной вепрь.

— Духи отвернулись от меня, — пробормотал юный охотник, скидывая из-за спины гарпуны. — Это не Рык, это сам Мудрый Бобр наказывает меня своим гневом. Неужели я чем-то его обидел? Оскорбил, смеялся над ним? Не помню. Ничего не помню…

Вепрь-одиночка — самый страшный обитатель леса. Его длинных клыков опасаются даже медведи. Его обходит стороной даже Большой Кот, как бы ни подводил голод его ненасытное брюхо. Перед вепрем не способен устоять никто. Ведь к старости рёбра секача срастаются, превращаясь в единый панцирь, лоб кабана с рождения защищён толстой костью, шеи у этого зверя нет совсем, так глубоко засажена голова в его тушу. Спереди он неуязвим. Неуязвим ни для кого. Да ещё и вооружен длинными жёлтыми клыками, мало уступающими длиной клыкам Большого Кота, но только направленными вверх, а не вниз. Наверное, секачи давно бы истребили всё и всех, оставшись единственными обитателями дебрей — но, к счастью для всего живого, самому сочному мясу они предпочитали желуди, орехи и толстые травяные корешки. Но всё равно никто из обитателей леса никогда не смел тревожить идущего через чашу старого матёрого вепря.