На следующий день Мария уехала от нас, такая взволнованная своей переменой в жизни, что казалась совсем другим человеком. Взять хотя бы Робина. Я с изумлением узнала, что это она была инициатором их разрыва.

— А почему это так удивляет тебя? — спросила мама. — Даже худший твой враг вряд ли назвал бы тебя девушкой-однолюбкой. Я имею в виду, когда тебе было восемнадцать.

— Мария не похожа на меня.

— Видимо, это не совсем так, как ты думаешь, — улыбнулась мама. — Почему бы тебе не перестать раскладывать людей по полочкам, детка? У тебя это не очень хорошо получается.

— Мы прерываем программу для кратких новостей, — объявил отец на следующий день за ужином. — Мистер Джо Гибсон из «Тир-на-Ног», Ардбаун, наконец, после титанических усилий, решил перестать постоянно ворчать. А теперь к прогнозу погоды.

Он улыбнулся, Линда рассмеялась, а мама побледнела.

— Что ты хочешь сказать?

— В основном то, что я не особый любитель молока.

— О Джо, будь серьезнее!

— Ладно. — Он с отвращением посмотрел на молочный пудинг в своей тарелке. — Я решил расстаться с этим чертовым аппендиксом. Если бы вы много лет назад привели такой весомый аргумент, — он снова взглянул на пудинг, — это произошло бы гораздо раньше.

Мы с Линдой радостно захлопали в ладоши, но мама к нам не присоединилась.

— Когда, дорогой?

— Ну, нет смысла совмещать наши два события. — Он посмотрел на нее. — Так что я подумал — в воскресенье. У них есть свободное место в больнице.

Это решение, казалось, подняло ему настроение, но, как ни странно, оказало обратный эффект на маму.

— Ну же, мама, — подбадривала ее я. — Это же замечательные новости. Операция в понедельник, он будет дома самое позднее через две недели. И тебе не надо будет беспокоиться о диетах вдобавок к кормлению малыша.

К нашему замешательству, операция, очевидно, не была назначена на понедельник, и никто из медперсонала ничего не мог сказать нам об этом.

— Что ж, тогда, я думаю, во вторник, — невозмутимо сказал отец.

Но когда я зашла к нему в понедельник после обеда, все еще ничего не было решено. Отец сказал, что хирург простудился.

— Ну и что теперь?

— Не знаю. — Папа взял виноградину. — Но предпочитаю подождать. Мне как-то не по себе от мысли, что он может чихнуть в самый неподходящий момент.

В среду все оставалось по-прежнему.

— Бедный мой папочка, — сказала я Хэзел. — Прямо злой рок какой-то. Все эти годы он отказывался делать операцию, а теперь отказывают ему.

Незадолго до пяти позвонила мама.

— Как ты думаешь, детка, ты сможешь вернуться домой чуть пораньше? Я… — Она заколебалась.

Я похолодела:

— Мама, ты в порядке?

— Да, в полном, — рассмеялась она. — Вообще-то мне больше нужна машина, а не ты.

Это успокоило меня. Сейчас она не садилась за руль, так что, возможно, она хотела, чтобы я куда-нибудь отвезла ее. Но беспокойство вернулось, когда я приехала домой и обнаружила в холле чемодан. Мама была наверху, хладнокровно причесываясь. Пока она ждала автобуса, возвращаясь от папы, она почувствовала один или два приступа боли и решила, что стоит позвонить врачу. Врач в свою очередь решил, что ей стоит ехать в роддом.

— Но это же намного раньше срока! — выдохнула я.

— А это значит, что это опять кто-то из вашей компании! — философски заметила она. — Мальчики всегда рождаются вовремя.

Не буду отрицать, первой моей реакцией был ужас и негодование. Папа мог вырезать аппендикс в любое время за последние пять с лишним лет. Почему все должно было произойти одновременно, да еще, ко всему прочему, в отсутствие Марии? «Мерзавка», — обозвала я сама себя и сменила тон и выражение лица.

— Так, не волнуйся о доме и о папе, мама. Я увижу его сегодня вечером.

— И ты не должна ничего ему говорить, — твердо заявила она.

— Не говорить ему? — У меня отвисла челюсть.

— Нет, пока все не кончится. Пообещай мне это, детка, я совершено серьезно. Ему ни к чему волноваться.

Я представила себе, как папа смотрит телевизор и ест виноград.

— Волноваться? — немного язвительно повторила я. — Да он и слова-то такого не знает.

— Вот пусть все так и остается. Я надеюсь на тебя, Кон. — Мама встала. — А теперь мне бы хотелось, конечно, чтобы ты сначала поела, но, боюсь, нам надо ехать. Врач сказал, что будет ждать меня в половине седьмого.

Она пошла вымыть руки, а я — взять радио, которое отдавала ей с собой. Я только успела взять его, как зазвонил телефон, и незнакомый женский голос спросил, как мне показалось, мисс Си[2]Гибсон.

— Слушаю, — ответила я.

— Подождите, пожалуйста, я соединю вас с… — Она назвала фамилию хирурга, чья простуда доставила нам столько беспокойства.

— Добрый день, миссис Гибсон. Наконец есть новости для вас.

Какое-то шестое чувство удержало меня от объяснения, что я не миссис Гибсон. Вместо этого я молча стояла и слушала фразы типа «закончили анализы, сделали все нужные снимки, остается посмотреть поближе».

— Вы имеете в виду — оперировать? — До меня доходило постепенно… у него не было никакой простуды, как глупо я попалась на эту папину ложь… они делали анализы… для простого аппендицита? — Что вы подозреваете? — резко спросила я.

Приятный голос слегка замялся. Я слышала слова «признаки закупорки» и другие фразы… «на данной стадии никакой опасности», «может быть, и не о чем беспокоиться». Разговор, практически односторонний, завершился словами:

— На данный момент это полная картина, миссис Гибсон, как вы и хотели. Я снова свяжусь с вами, когда буду знать больше.

Я пришла в себя как раз вовремя, чтобы успеть спросить:

— Когда вы оперируете?

— Завтра в пять часов.

— Кто это был? — Мама спустилась по лестнице, как раз когда я положила трубку.

— Не туда попали, — выдавила я.

— Что-то долго.

— Да это один из этих придурков, которые не понимают слово «нет».

— А теперь домой и поешь, — скомандовала мама, когда мы приехали в роддом.

Ночь была бесконечной. Не успела я лечь, как все следы усталости покинули меня, и я лежала, глядя в темноту, пока у меня не заболели глаза. Я встала в шесть и позвонила в роддом. Мама провела ночь хорошо, но предположение о ложной тревоге не подтвердилось.

— Позвоните опять в одиннадцать, может, к этому времени мы сможем что-то сказать, — радостно объявила медсестра. Однако и в одиннадцать мне не смогли ничего сказать. — Вы знаете, все протекает очень медленно, — объяснила та же медсестра.