Так чаще бывает с романтическими юношами и реже — с девушками. Возможно, такое пробуждение всеобщей ответственности, как бы чувства «всеобщего брата» — это именно мужское расширение «я», которое дает любовь. Возможно, женский вариант такого расширения более мягок — пробуждение в душе неосознанной заботливости, как бы чувства «всеобщей сестры», «всеобщей матери».

Так это или нет, но любовь может показывать человеку его подлинную величину, его истинные — мировые — размеры. Правда, она делает это очень редко, но виновата в этом, наверно, не любовь, а жизнь, которая тесна ей, не дает раскрыть свои силы…

«Вы писали в «Трех влечениях», что современный человек — «видовое», а не «родовое» существо, представитель не человеческого рода, а класса, профессии, нации. По-вашему, такому человеку недоступен расцвет любви, и он может настать, только когда «видовой» человек станет «родовым».

Категорически несогласен. Современный человек вполне способен дорожить любовью, и если общество будет помогать в этом людям, то расцвет любви может наступить и в наши дни». (Преподаватель философии. Горький, клуб молодежного общения «Я и ты», май, 1987).

«Видовой, родовой — зачем переусложнять, придумывать какие-то названия? Человек есть человек, пусть он белый или негр, древний римлянин или наш современник. Все одинаково млекопитающие, все относятся к роду гомо сапиенс, а лишние эпитеты только запутывают дело». (Политехнический, июнь, 1979).

Верно, переусложнять так же плохо, как и переупрощать, но в подходе к человеку упрощений, пожалуй, куда больше, чем усложнений.

Отступим чуточку назад, вспомним: человек — это пересечение всех мировых сил, которые правят жизнью, а любовь — зеркало человека. Значит, чтобы понять судьбы любви, надо понять суть человека и его мировые судьбы.

В нынешнем запутанном мире путь к простоте ведет только через сложность — через распутывание этой сложности, через попытки понять, из каких простых волокон она сплетена. Это неверно, что все гениальное просто: просты, пожалуй лишь частицы гениального целого, а само это целое сверхсложно. Простота майского восхода, соловьиной трели, пушкинской строки — это лишь внешнее выражение их глубинной сверхсложной гениальности. А какая простота у «Махабхараты» и Библии, у творений Леонардо да Винчи и Толстого, Бетховена и Чайковского?

То же, наверно, касается и любви человека. Если мы поймем разницу между видовым и родовым человеком, мы получим важный ключ к судьбам любви и к судьбам мира. Нам будет проще понять сложную и мучительную загадку — почему любви тяжело в нынешнем мире, и что надо, чтобы ей стало легче…

«Родовой» человек — это и есть «общечеловек», гомо сапиенс, представитель всего человечества: негр и белый, древний римлянин и современник. От всех других живых существ, других родов жизни он отличается тем, что он — личность, индивидуальность, причем разносторонняя.

Именно многосторонность отличает человека от животного, Фейербах, по-моему, точно говорил об этом: «Человек не есть отдельное существо, подобное животному, но существо универсальное, оно не является ограниченным, и… эта универсальность захватывает все его существо»[32].

Чем слабее в человеке личность, разносторонность и чем сильнее узость, безликость, тем дальше он, видимо, от родового состояния, тем меньше он человек. Ибо человек не вынес свою человеческую природу из животного царства, и она вырастает, зреет в нем с ходом истории.

Да, теперешний человек «видовое», не родовое существо; человечество еще далеко не единый род, оно разделено на «виды» — нации, классы, группы, которые занимаются только физическим или только умственным трудом, только производством или только управлением. От этого в людях куда больше звучат «видовые», чем родовые струны — классовые, национальные, профессиональные…

Пожалуй, главные свойства человека — именно как человека, родового существа — это его общечеловеческие, родовые свойства. Человек новой цивилизации и будет, видимо, таким родовым существом, общечеловеком.

Социально-видовые деления родились вместе с разделением труда и собственности, с рождением классов. И наверно, так же исторически, как родились, они и умрут — когда умрут классы. Впрочем, угаснут, конечно, не все видовые деления, а только те, которые враждебны родовым, сужают человека, не дают ему стать разносторонним. Навсегда, конечно, останутся различия биопсихические, такие, как холерик — флегматик, очень надолго останутся различия национальные, еще дольше, может быть навсегда, — расовые; они не враждебны родовым свойствам людей, а служат их естественным воплощениям.

Что такое эти общечеловеческие, родовые свойства? Наверно, не только любовь и гуманизм, не только тяга к творчеству, красоте, свободе. Это и стремление к полноте жизни — к многостороннему и цельному развитию своего «я», к многостороннему и глубокому союзу с другими людьми.

Разносторонняя жизнь разума и чувств, разностороннее развитие способностей и насыщение потребностей, разностороннее и свободное общение между людьми — это, наверно, и есть главные родовые свойства человека, и они идут от самой его общественной природы.

Маркс называл «самоцелью», то есть высшим идеалом человека, «целостность развития», «абсолютное выявление творческих дарований человека», жизнь, при которой «человек воспроизводит себя не в одном каком-нибудь определенном направлении, а производит себя во всей целостности…»[33].

Во времена классового разделения труда человек не может быть целостным и разносторонним. Такое разделение превращает людей во флюсообразных «видовых» существ, на всю жизнь приковывает их к одному занятию.

«Вместе с разделением труда, — писал Энгельс, — делится на части и сам человек. Развитию одной какой-нибудь деятельности приносятся в жертву все прочие физические и духовные способности. Это калечение человека возрастает в той же мере, в какой растет и разделение труда»[34].

Сейчас такое калечение достигло предела. Специализация все больше сужается и все больше ведет людей к профессиональному идиотизму — делает их умными в одной области и идиотами в других. Ее дробящее, рассекающее влияние все больше проглядывает во всех действиях, мыслях, чувствах человека, во всем образе его жизни — в том числе и в любви.

Пожалуй, главный ее вред в том, что она вычленяет в человеке один узкий сектор — профессиональные умения, и отсекает их от самого главного в человеке — от его души, нравственности — ядра его «я». Она растит профессиональные свойства человека в отрыве от его человеческих свойств, отчужденно от них, и тем самым разрушает человеческую личность.