Слов нет, маршалы Наполеона — это исторический феномен, впервые в истории ставший возможным благодаря Великой французской революции. Никогда ранее мир не видел столь блестящей плеяды военачальников, поднявшихся из народных низов. Но все эти бывшие пахари, конюхи, бочары, половые, бывшие солдаты и сержанты стали не просто маршалами, а графами и баронами, герцогами и князьями, принцами и королями, сами превратились в аристократов, вроде тех, кого они в своей революционной молодости призывали вешать на фонарях. Бернадот, ставший королем Швеции, не мог стереть с груди юношескую татуировку «Смерть королям!», но стыдился ее (22. С. 663). Наделенные титулами и орденами, поместьями и деньгами, маршалы «больше не хотели ни воевать, ни служить… Они жаждали воспользоваться плодами приобретенного» (Там же. С. 588). Конечно, они еще повиновались Наполеону (все чаще ворча за его спиной) и могли, как встарь, блеснуть в сражении с любым противником, но уже без былого энтузиазма.

Самой слабой из всех слабых сторон наполеоновской армии в 1812 г., ее ахиллесовой пятой и был прогрессирующий упадок морального духа. В своих первых походах Наполеон возглавлял солдат, среди которых еще живы были республиканские традиции. Но с каждой новой войной моральный дух его армии заметно падал. Стендаль, долго служивший под началом Наполеона, констатировал: «Из республиканской, героической… она (армия. — H. Т.) становилась все более эгоистической и монархической. По мере того как шитье на мундирах делалось все богаче, а орденов на них все прибавлялось, сердца, бившиеся под ними, черствели»[281]. Солдатам становились чужды те причины, которые приводили к войнам, и те цели, которые в них преследовались.

В 1812 г. все это проявилось с особой силой. Уже в июле пленные солдаты «Великой армии» свидетельствовали: «Французы все почти недовольны этою войною, и большой ропот в армии» (26. Т. 13. С. 317). Даже близкие к Наполеону лица забили тревогу. Статс-секретарь граф П. Дарю (кузен Стендаля) прямо заявил своему повелителю в Витебске: «Не только ваши войска, государь, но и мы сами тоже не понимаем ни смысла, ни необходимости этой войны» (44. T. 1. С. 208). Возможно, тот факт, что его солдаты не понимали, для чего затеяна война, мало беспокоил Наполеона. Став монархом, он вполне мог разделять мысль Фридриха II: «Если бы наши солдаты понимали, из-за чего мы воюем, то нельзя было бы вести ни одной войны»[282]. Наполеон едва ли рассердился бы на своих солдат, если бы они шли вперед, не задумываясь над тем, куда и зачем идут, как тот новобранец, который написал домой из России: «Я хотел бы, чтобы мы дошли до самого конца света» (25. Т. 3. С. 48). Но «большой ропот в армии», снижение дисциплины, упадок морального духа, безусловно, тревожили Наполеона, ибо он хорошо понимал и еще в 1808 г. сформулировал истину, оказавшуюся для него в 1812 г. роковой: «На войне три четверти успеха зависят от моральных факторов и только одна четверть от материальных сил»[283].

Разумеется, речь идет о падении морального духа наполеоновской армии в принципе, в целом, что не исключало в ней отдельных вспышек энтузиазма, как, например, при переходе через Неман или вступлении в Москву.

Россия в начале войны смогла противопоставить 448-тысячной армии Наполеона 317 тыс. человек, которые были разделены на три армии и три отдельных корпуса.

Численность русских войск к началу войны указывается в пашей литературе, как правило, без ссылок на документы и с поразительным разноречием. Н.А. Левицкий насчитывал в 1-й армии 110 тыс. человек, а во 2-й — 50 тыс. (21. С. 8–9); Е.В. Тарле — соответственно 118 тыс. и 35 тыс. (32. Т. 7. С. 487); А.В. Шишов — 127 тыс. и 39 тыс.[284]; П. А. Жилин — 127 тыс. и 45–48 тыс. (16. С. 97); С. В. Шведов — 127,8 тыс. и 52 тыс.[285]; Л.Г. Бескровный — 130 тыс. и 45–50 тыс. (2. С. 178). Резервные же корпуса историки обычно даже не называют, а если и упоминают, то без данных об их численности и в общую сумму русских войск не включают.

Между тем в РГВИА хранятся рапорты М.Б. Барклая де Толли и П.И. Багратиона о численности 1-й и 2-й армий в начале войны, а такие же рапорты командующих 3-й армией и резервными корпусами даже опубликованы еще в начале XX в. Эти документы позволяют уточнить численность русских войск к началу войны 1812 г.

Итак, 1-я Западная армия насчитывала 120 210 человек и 580 орудий[286]. Она дислоцировалась в районе Вильно и прикрывала Петербургское направление. Командовал ею военный министр генерал от инфантерии М.Б. Барклай де Толли. 2-я Западная армия (49 423 человека и 180 орудий)[287] располагалась возле Белостока и прикрывала Московское направление. Ею командовал генерал от инфантерии кн. П.И. Багратион. 3-я Западная армия (44 180 человек и 168 орудий)[288] под командованием генерала от кавалерии А.П. Тормасова была сосредоточена у Луцка и прикрывала Киевское направление.

Кроме трех армий на первой линии отпора французам стоял под Ригой отдельный корпус генерал-лейтенанта И.Н. Эссена (38 077 человек)[289], а вторую линию составляли два резервных корпуса: 1-й — генерал-адъютанта Е.И. Меллера-Закомельского (27 473 человека)[290] — у Торопца, 2-й — генерал-лейтенанта Ф.Ф. Эртеля (37 539 человек)[291] — у Мозыря.

Фланги западной группировки русских войск прикрывали: с севера — корпус генерал-губернатора Финляндии генерал-лейтенанта барона Ф.Ф. Штейнгейля (19 тыс. человек)[292], располагавшийся на границе с Финляндией, и с юга — Дунайская армия адмирала П.В. Чичагова (57 526 человек)[293], дислоцированная в Валахии. Эти войска в начале войны бездействовали. Чичагов выступил на Волынь для соединения с Тормасовым 1 августа, а Штейнгейль перебросил свой корпус в Ригу и Ревель только к 8 сентября (2. С. 336–337)[294].