Конечно, усвоение наполеоновского опыта к 1812 г. сделало русскую армию значительно сильнее, но главные источники ее силы заключались не в каких бы то ни было заимствованиях со стороны, а в ней самой. Уступая противнику в одних компонентах, русская армия в других была равна ему или даже превосходила его. Во-первых, она имела не меньший боевой опыт. Ее костяк составляли еще «чудо-богатыри» Суворова, ветераны войн с Францией (1805–1807 гг.), Турцией (1806–1812 гг.), Швецией (1808–1809 гг.). Боевые качества русского солдата извечно были выше всяких похвал. Барклай де Толли со всей определенностью заявил Царю 21 августа 1812 г.: «Рядовой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, лучший в мире»[321]. К такому же мнению склонялись француз А.Ф. Ланжерон, перешедший на русскую службу, и английский генерал Р. Вильсон — автор книги о русской армии, где, в частности, подмечено: «Русский солдат хотя и родился в рабстве, но дух его не унижен»[322]. Эту книгу Вильсона Наполеон, между прочим, взял с собой в поход на Россию[323].

Русский солдат всегда отличался храбростью, стойкостью, выносливостью и, в чем он привык быть сильнее любого врага, мощью штыкового удара. Герой Бородина унтер-офицер Тихонов говорил: «Француз храбр. Под ядрами стоит хорошо, на картечь идет смело, против кавалерии держится браво, а в стрелках ему равного не сыщешь. А вот на штыки, нет, не горазд»[324].

Русский командный состав, хотя в целом он и уступал наполеоновскому, был представлен к началу войны 1812 г. не только высокородными и чужеземными посредственностями, но и талантливыми генералами, которые могли поспорить с маршалами Наполеона. Первыми в ряду таких генералов (не считая оказавшегося в начале войны не у дел М.И. Кутузова) стояли Барклай де Толли и Багратион.

Командующий 1-й армией Михаил Богданович Барклай де Толли (1761–1818) — потомок шотландских дворян, эмигрировавших в XVII в. в Лифляндию, сын бедного армейского поручика — не имел ни помещичьих капиталов[325], ни придворных связей, а достиг высших генеральских чинов и должности военного министра благодаря своим дарованиям, трудолюбию и (с 1807 г.) доверию, которое неожиданно возымел к нему и сохранял вплоть до 1812 г. лицемерный по натуре Александр I.

«Мужественный и хладнокровный до невероятия» воин (13, С. 529), дальновидный и осмотрительный стратег, «человек с самым благородным, независимым характером… в высшей степени честный и бескорыстный»[326], хотя внешне слишком холодный и замкнутый, «великий муж во всех отношениях», как отзывался о нем декабрист А.Н. Муравьев[327], Барклай, однако, слыл в представлении многих современников, а также историков и «нерешительным», и «ограниченным» (16. С. 119, 132, 209–210; 18. С. 81)[328]. Но, несмотря на все метаморфозы его прижизненной и посмертной славы, он еще в XIX в. заслужил признание величайших умов России и Запада. По мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, Барклай де Толли «был бесспорно лучший генерал Александра»[329]; а на взгляд А.С. Пушкина, «стоическое лицо Барклая есть одно из замечательнейших в нашей истории» (28. Т. 10. С. 217).

Военачальником совсем иного склада ума, характера, темперамента, происхождения был командующий 2-й армией князь Петр Иванович Багратион (1765–1812) — отпрыск царской династии Багратионов в Грузии, потомок Давида Строителя, правнук царя Вахтанга VI, любимый ученик и сподвижник Суворова — «генерал по образу и подобию Суворова», как его называли (26. Т. 16. С. 28). Стремительный и неустрашимый, с открытой, пылкой и щедрой душой, он к 1812 г. был самым популярным из русских генералов не только в России, но и за границей. «Краса русских войск», — говорили о нем его офицеры[330]. Г.Р. Державин многозначительно «уточнил» его фамилию: «Бог-рати-он»[331]. Наполеон в разговоре с А.Д. Балашовым заявил, что из русских полководцев «лучше всех Багратион» (14. С. 31).

Недостаток образования и, может быть, избыток темперамента помешали Багратиону стать крупным стратегом. Даже его почитатель Денис Давыдов признавал, что он «был весьма мало сведущ в правилах высшей военной науки»[332]. Зато в России 1812 г. он не имел себе равных как тактик, мастер атаки и маневра, кумир солдат, воин до мозга костей: за 30 лет он отличился в 20 походах и 150 боях.

Отдельными соединениями в армиях Барклая де Толли и Багратиона командовали генералы, уже отменно проявившие себя в многочисленных войнах трех последних царствований.

Командир 7-го корпуса генерал-лейтенант Николай Николаевич Раевский (1771–1829) импонирует нам прежде всего удивительным переплетением своих родственных уз: внучатый племянник Г.А. Потемкина, женатый на внучке М.В. Ломоносова, он был единоутробным братом декабриста В.Л. Давыдова, тестем еще двух декабристов — генералов М.Ф. Орлова и С.Г. Волконского, отцом «декабристки» Марии Волконской, последовавшей за мужем в Сибирь и воспетой А.С. Пушкиным и Н.А. Некрасовым[333]. Два сына Раевского тоже были связаны с декабристами.

«Герой, слава русского войска» (28. Т. 9. С. 76), Раевский отличался «красотой характера», редким подбором таких качеств, как благородство, скромность, бескорыстие, доброта (Там же)[334], и передовыми взглядами, которые сблизили его с декабристами и отдалили от царского двора. Предприимчивый и отважный, любимый солдатами, он стал одним из самых выдающихся героев 1812 г. Наполеон говорил о нем: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы»[335]. В память о том, что Раевский сыграл решающую роль в боях с французами в 1812 г. под Смоленском и в 1814 г. под Парижем, его надгробие отмечено такой эпитафией: «Он был в Смоленске щит, в Париже — меч России»[336].