– Узнаете? – многозначительно спросил Иван Иванович, передавая снимок Амалии.

Тут он увидел ее выражение – и поразился. Нет, все-таки скажем правду: он даже не поразился, а испытал чувство, среднее между оторопью и испугом. В лице Амалии появилось что-то такое, что ему безотчетно крайне не понравилось. Губы с четко прорисованными уголками сжались, глаза метали молнии. Она буквально выхватила карточку у следователя, посмотрела на оборот (где не было ничего, кроме той же информации о фотографе и ателье, но по-французски) и сунула фотографию обратно в конверт.

– Прелестно, – проскрежетала она, – очень мило…

Теперь ошеломленный Игнатов и голоса ее не узнавал.

– Иван Иванович, мне понадобится полчаса для беседы наедине с… с ним. – Она коротко кивнула на застывшего в углу Линькова. – Дело оказалось довольно серьезным, и я надеюсь, что вы не будете на меня в обиде…

Следователь заверил ее, что, разумеется, она вольна действовать по своему усмотрению.

– А вы пока заполните бумаги и допросите остальных, что именно им известно об этой фотографии. Сам конверт пока побудет у меня.

По правде говоря, Иван Иванович изнывал от любопытства, но, видя, что баронесса не настроена давать объяснения, предпочел удалиться, уводя с собой полицейского и Колбасина. Дверь за ними затворилась.

– Можете сесть, – бросила Амалия лакею, а по совместительству – парикмахеру, актеру на мелкие роли и, как оказалось, вору.

Глядя исподлобья на странную даму, Петр Линьков бочком приземлился на стул и, не зная, куда деть руки, сложил их на коленях.

– Ну что ж, – непринужденно промолвила Амалия, став у стола (садиться ей не хотелось), – теперь поговорим. Предупреждаю: никаких уверток, иначе вам придется очень несладко. Вопрос первый: это вы убили Евгению Колбасину, более известную под псевдонимом Панова?

– Нет. Нет, что вы! – ужаснулся Петр. – Я никогда…

– Одного «нет» вполне достаточно, – оборвала Амалия. – Тем не менее вчера ночью именно вы взяли лампу и пришли в ее спальню, чтобы забрать желтый конверт. Откуда вы о нем узнали?

Петр несколько раз моргнул.

– Дуняша проболталась. Она у нас языкастая, слово за слово, ну и…

– Что именно Дуняша сказала вам о конверте?

– Хозяйка говорила, что на этой фотографии можно сделать хорошие деньги, но она этого не хочет. Дуняше показалось чудным, что фотография может быть такой важной, ну, она и рассказала мне…

– Дуняша сказала вам, кто именно изображен на фотографии?

– Я так понял, что Матвей Ильич Ергольский и какой-то преступник. Ему бы не понравилось, если бы эта фотография всплыла. Я хочу сказать, не преступнику, а…

– Спасибо, можете не уточнять. То есть ваша хозяйка могла бы этим фото шантажировать Матвея Ильича, но не хотела этого. Зачем же она взяла фото с собой?

– Ну так она специально приехала сюда, чтобы уломать Ергольского, – пожал мощными плечами Петр. – Потому она и настояла, чтобы мы остановились в «Кувшинках». Она хотела, чтобы он написал для нее пьесу.

– Матвей Ильич пьес не пишет.

– Это он так всем говорит, но на самом деле пишет. Для домашнего театра, для жены своей, чтобы ей не скучно было. А писатель он популярный, его книги расходятся очень хорошо. Его пьеса тоже бы имела громадный успех, если поставить ее в Петербурге.

– Поправьте меня, если я не права. Иными словами, ваша хозяйка хотела потребовать, чтобы Ергольский написал для нее пьесу, иначе стала бы грозить предать фото гласности?

– Да.

– Откуда у нее вообще взялась эта фотография?

– Я не знаю.

– Почему вы решили забрать фото после гибели хозяйки? Только не вздумайте мне врать.

– Видите ли, – пробормотал Петр, – я человек маленький. Конечно, к Анатолию Петровичу я очень привязан… и на сцену выхожу с удовольствием… но на «кушать подано» да на завивку волос актрисам не проживешь, верно? Вот я и подумал: если это фото такое стоящее, почему бы мне его не забрать…

– То есть вы хотели показать фото Ергольскому и попросить у него денег?

– Ну… да. Он же богатый человек, с него не убудет…

Амалия поглядела на Петра и с жалостью покачала головой. Как в его возрасте, с его жизненным опытом можно быть таким наивным?

– А может быть, это Ергольский просил вас выкрасть фото за деньги? Нет?

– Ничего он меня не просил, – обидчиво пропыхтел слуга. – Я решил: зачем добру пропадать? Я же не деньги украсть хотел… Анатолий Петрович и Павел Анатольевич даже и не знали, что это за фото такое, для них оно ничего не значило… А тот, второй, значит, и впрямь важный преступник? То-то мне кажется, что я его где-то видел…

– Известно ли вам, успела ли ваша хозяйка сказать или хотя бы намекнуть Ергольскому о том, что у нее есть это фото? Подумайте хорошенько, прежде чем ответить.

– Понимаете ли, сударыня… Я все-таки больше при Анатолии Петровиче был, а с хозяйкой в основном Дуняша имела дело… И она ничего мне не говорила… ну, о чем вы только что сказали… Я так понял, Евгения Викторовна хотела Матвея Ильича добром уломать, и только если бы он отказался наотрез, она бы показала ему фото…

Амалия не отвечала. Она вспомнила слова своего управляющего, которые ей передал следователь, – о том, что Панову вообще не должны были убивать, не тот это характер… «С ней не должно было случиться то, что случилось, поэтому я делаю вывод, что где-то она допустила ошибку», – сказал Франц Густавович. Уж не был ли затеянный ею шантаж той самой ошибкой? Ведь это фото может разрушить всю жизнь Ергольского, и легко.

Стоп, но если к убийству Пановой каким-то образом приложил руку Ергольский, почему он не забрал фото? И Амалия словно воочию увидела, как писатель делает вид, что работает в своем кабинете, тайком выбирается через окно, срезает дорогу по тропинке, которую не видно из дома, и приходит в «Кувшинки» незамеченным. Он заходит с черного хода, дети, которые находится у озера, его не видят. В гостиной он застает госпожу Панову… Почему застает? Да потому, что его вчерашнее описание сцены убийства засело у нее в голове. Она обратила внимание на то, что гостиная в «Кувшинках» как две капли воды похожа на ту, в которой ее должны убить… и даже ковер на полу действительно персидский. И Панова стоит в гостиной, созерцает ее, как театральную декорацию. Она хотела, чтобы Ергольский написал пьесу на сюжет, который он придумал экспромтом, а когда гости разъезжались, успела ему намекнуть, что у нее есть кое-что, что заставит его быть более сговорчивым… Итак, Ергольский пришел. Может быть, он подхватывает тему, говорит – как бы шутя – о том, что это готовая декорация, предлагает Пановой сесть в кресло, чтобы испробовать позу…

Нет, с сожалением констатировала Амалия, не годится. У него был револьвер, и он, увидев в гостиной Панову, уже взял с диванчика в соседней комнате маленькую подушечку, чтобы заглушить звук выстрела. Панова обязана была заинтересоваться, с какой стати он держит в руках подушку, а если Ергольский был взвинчен – а он наверняка был, – вряд ли она стала бы покорно садиться в кресло. Игнатов сказал, что у нее было спокойное выражение лица, она не сопротивлялась и явно не ожидала, что убийца выстрелит в нее…