Гектор не понял. Она объяснила, но он все равно ничего не понял, и ей пришлось начинать с начала. Есть богатые мужчины в Чикаго, вообще на Среднем Западе, которые готовы выложить большие деньги, чтобы посмотреть, как люди трахаются. Вот ты о чем, сообразил Гектор. Ты о так называемом мягком порно. Нет, перебила его Меерс, это фуфло. А тут все по правде. Настоящие зрители, настоящий трах.

Она давно уже этим промышляла, но месяц назад ее партнера замели после неудачной кражи со взломом. Бедняга Аль. Он все больше пил, и у него все меньше стоял. Даже если бы не этот арест, все равно пора было подыскивать ему замену. За это время, кстати, из многих кандидатов три-четыре сумели пройти тест, но до Гектора им далеко. Ей нравилось его тело, ей нравился его член, а лицо вообще обалденно красивое.

Э, нет, перебил ее Гектор. Светиться мне ни к чему. Работать буду только в маске.

Дело было не в щепетильности. Его фильмы пользовались успехом в Чикаго, и существовал риск, что его могут узнать. Условия и сами-то по себе непростые, а поди их выполни, если во время каждого шоу постоянно думать, что сейчас какой-нибудь зритель обратится к тебе по имени. Это было единственное условие, которое Гектор поставил. Если она согласна, они могут ударить по рукам.

Меерс колебалась. Свой хер он может показать, а свое лицо нет? Если бы она была мужчиной, она бы гордилась таким сокровищем. Пусть все знают хозяина в лицо!

Но приходить будут не на меня, возразил Гектор. Звезда шоу – она, Сильвия. Чем меньше зрители отвлекаются на него, тем оно круче. Маска уничтожает личность, индивидуальные черты, главную преграду для мужских фантазий. Они придут не затем, чтобы посмотреть, как он ее трахает. Они будут представлять, что это они ее трахают. Став анонимом, он превратится в секс-машину, заряженную желанием всех зрителей. Его Величество Жеребец, наяривающий Ее Величество Кобылу. Безликий мужчина, воплощение всех мужчин. И единственная в своем роде женщина – Сильвия Меерс.

Он ее убедил. Она получила первый урок, посвященный приемам шоу-бизнеса, и пусть не все было ей понятно, звучало это красиво. Ей нравилось, что он делает из нее звезду. Когда он дошел до слов Ее Величество Кобыла, она уже громко хохотала. Где ты всему этому научился, спросила она. Впервые она видела мужчину, в чьих устах самые низменные вещи превращались в поэзию.

В грязи есть своя награда, отвечал ей Гектор, стараясь изъясняться как можно непонятнее. Если мужчина решил живьем залезть в могилу, кто, как не теплокровная женщина, составит ему лучшую компанию? Так его смерть растянется во времени. Ибо, когда их плоть соединится, он еще долго будет вдыхать запах собственного разложения.

Меерс снова расхохоталась, даже не пытаясь врубиться в эту заумь. Это было что-то вроде Библии, так разговаривали проповедники и уличные евангелисты, но свою маленькую поэму о смерти и разложении Гектор произнес так спокойно, сопровождая еетакой ласковой, дружеской улыбкой, что она восприняла это как шутку. Ей и в голову не могло прийти, что человек исповедуется в самых сокровенных тайнах и что каких-то четыре часа назад он сидел на кровати в гостинице, собираясь второй раз за неделю вышибить себе мозги. Гектору это было только на руку. Не встречая понимания в ее глазах, он радовался, что случай свел его с заурядной невежественной шлюшкой. Сколько времени он бы с ней ни проводил, даже в самые интимные минуты он всегда будет один.

Меерс было двадцать с небольшим. В шестнадцать эта фермерская дочка из Южной Дакоты сбежала из дома, через год очутилась в Чикаго, а исторический день, когда Линдберг перелетел через Атлантику, ознаменовался еще и тем, что она вышла на панель. В ней не было никакой изюминки, ничего, что выделяло бы ее из тысячи таких же шлюх, лежавших сейчас с клиентами в тысяче таких же гостиничных номеров. Круглолицая блондинка с вытравленными волосами, тусклыми серыми глазами и следами от прыщей на щеках, она демонстрировала этакую блядовитость, не было в ней ни женской магии, ни той женской прелести, от которой не оторваться. Ее шея была коротковата, ее маленькие груди несколько обвисли, а бедра и ягодицы заплыли лишним жирком. Обговаривая с ней условия контракта (60:40, вполне по-божески), Гектор вдруг отвернулся, чувствуя, что не сможет довести дело до конца, видя перед собой ее лицо. Ты чего, Герми? спросила она. Что ли, поплохело? Все хорошо, ответил он, уставясь на кусок отваливающейся штукатурки. Так хорошо мне еще никогда не было. Сейчас открою окно и буду орать, как ненормальный. Вот как мне хорошо, детка. Я схожу с ума. Просто схожу с ума от радости.

Через шесть дней состоялось их первое шоу. Альма подсчитала, что с начала июня, когда было заключено соглашение, и до середины декабря, когда дуэт распался, они появились на публике сорок семь раз. В основном работали в Чикаго, но случались ангажементы и в других городах – Миннеаполис, Детройт, Кливленд. Выступали где придется – в ночных клубах и гостиничных номерах, пакгаузах и борделях, офисных помещениях и частных домах. Их самой большой аудиторией была вечеринка на сто человек (мальчишник в Нормале, штат Иллинойс), а самой маленькой – один-единственный зритель (приглашавший их десять раз). Характер шоу зависел от пожеланий клиентов. Иногда Гектор и Сильвия разыгрывали небольшие спектакли, в костюмах, с импровизированным диалогом, иногда просто выходили голые в круг и молча совокуплялись. Скетчи, в которых обыгрывались распространенные эротические фантазии, имели наибольший успех в немногочисленной аудитории. Самым популярным был сюжет «Медсестра и пациент». Всем нравилось смотреть, как Сильвия снимает накрахмаленную белую униформу, а когда она начинала разбинтовывать Гектора, в комнате неизменно раздавались аплодисменты. Еще был сюжет «Скандал в исповедальне» (священник набрасывался на монахиню); и самый изысканный скетч – о двух распутниках, знакомящихся на костюмированном балу в дореволюционной Франции. Почти всегда зрителями были мужчины. Большие сборища (мальчишники, дни рождения) обычно проходили шумно, но если собиралась маленькая группа, то люди могли за вечер не проронить ни слова. Банкиры и адвокаты, бизнесмены и политики, спортсмены и брокеры, праздные толстосумы, – всех завораживало это зрелище. Случалось, двое или трое зрителей расстегивали брюки и начинали мастурбировать. Супруги из Форт-Уэйна, Индиана, пригласившие дуэт к себе домой, во время спектакля разделись и сами занялись любовью. Меерс оказалась права: за осуществление своих тайных желаний люди готовы были выкладывать большие деньги.

Гектор снял в Норт-Сайде квартирку с минимумом удобств. Семьдесят пять центов с каждого заработанного им доллара уходило на благотворительность. Он опускал десяти– и двадцатидолларовые бумажки в офиар церкви Святого Антония, посылал анонимные пожертвования в конгрегацию Б’най Авраам, раздавал мелочь слепым и убогим, что побирались на улицах в его квартале. Сорок семь спектаклей за шесть месяцев, около двух спектаклей в неделю. Оставшиеся пять дней он проводил затворником в своей квартирке, читая книги. Его мир, по словам Альмы, раскололся надвое, его душа и тело перестали сообщаться между собой. Он был одновременно эксгибиционистом и отшельником, распутником и монахом, и так долго совмещать несовместимое он сумел только потому, что душа его онемела – так он ее вышколил. Никаких попыток быть лучше, никакой ложной веры в благо самопожертвования. Тело победило, и чем меньше он задумывался о том, что оно делало, тем успешнее он справлялся со своей задачей. Альма заметила, что в эти месяцы он перестал вести дневник. Все записи свелись к сухому перечню времени и места их ангажементов – полторы странички за полгода. Она восприняла это как знак того, что он боялся на себя смотреть; он вел себя как человек, занавесивший все зеркала в доме.