С веселым стуком и треском прорвавшись сквозь занавеску из деревянных бусин, мы вошла в зал и огляделись. Народу в клубе было мало, наверное, мы рановато пришли.

— Присядем, пожалуй, — решила Ирка и заняла место за столиком.

Я упала в соседнее кресло. У меня буквально ноги подкосились — не выношу фальшивого пения! А двое у большого экрана пели про белого лебедя на пруду настолько фальшиво, что лично я на месте того самого лебедя поскорее заклевала бы эту парочку. А потом еще и утопила бы для надежности.

К счастью, горлопаны расправлялись с последним припевом, так что вскоре их лебединая песня закончилась. На мое счастье, петь дальше они не стали, вернулись за свой столик, а к освободившемуся микрофону после недолгой паузы вышла платиновая блондинка с прической каре и в серебряном платье.

— Она похожа на столовую ложку! — съехидничала Ирка, ожидаемо не оценив модельной красоты субтильной дамочки.

— А поет неплохо, — с облегчением выдохнула я. — Из местных певичек, наверное. Какая-нибудь Элеонора Нордвайн.

— А почему не Марианна Родригес?

— Потому что Марианна Родригес должна быть кудрявой смуглянкой!

— У убитой Ольги Гусевой в сумке был черный парик. Может, это она тут звалась Марианной? — предположила подружка.

— Или Стеллой, та на портрете тоже чернявая, как Клеопатра, — напомнила я. — Вот сейчас Элеонора допоет, и мы ее расспросим про Гусеву.

— А что скажем? Почему интересуемся? — заволновалась Ирка, потому что штатная певичка быстро свернула свое выступление, увидев направляющихся к микрофону горлодеров из публики.

— Будем импровизировать, — постановила я и своевременно остановила проходящую мимо блондинку. — Девушка! Вы не Элеонора?

— Да. Мы знакомы? — Певичка прищурилась.

— Не узнаете? — Я выдала профессиональную улыбку, отработанную на камеру.

Наша с Тетеркиным программа довольна популярна и выходит в прайм, так что моя физиономия примелькалась многим. Люди не всегда вспоминают, где именно меня видели, и нередко ассоциируют знакомое лицо не с телевидением, а с чем-нибудь другим, но общаться начинают по-свойски.

— Вы в Молодежном театре играете, да? — Блондинка присела на стул, по которому гостеприимно похлопала Ирка.

— Не в Молодежном, но около того, — уклончиво ответила я.

— У Ленки зрителей побольше, чем у актеров Молодежки, — вступила Ирка. — А вы актриса, да?

Элеонора повела плечом и многозначительно улыбнулась — мол, разве не видно? Конечно, актриса!

— А я вот тоже почти актриса, — оживившись, сообщила ей моя подружка. — Начинающая! Пока на радио работаю. Ищу своего режиссера. Такого, которому нужна актриса типажа молодой Мордюковой. Вы такого, случайно, не знаете?

— Это мода какая-то пошла на молодую Мордюкову? — Элеонора, похожая на упомянутую актрису не больше, чем пекинес бабули Костровой на Иркиного мастифа, досадливо поморщилась. — Вы уже не первая, кто интересуется, одна моя коллега тоже пыталась под Мордюкову косить.

— Кто? — быстро спросила я.

— Зачем? — тоже быстро и откровенно ревниво поинтересовалась Ирка.

— Да Стелка наша, царство ей небесное! — Элеонора тщетно попыталась сделать скорбную мину, но у нее не получилось — актриса она была явно некудышная. — Как раз на днях твердила, как заведенная: ах, Мордюкова, Мордюкова! Даже упросила нашу гримершу нарисовать ей похожее лицо, а потом бегала по залу и в каждом углу делала селфи со словами «Кто возьмет билетов пачку, тот получит водокачку!».

— Та-а-а-ак… — Ирка помрачнела и зачем-то полезла в свой смартфон.

— А почему вы сказали «царство небесное», со Стеллой этой что-то случилось? — Я ловко выцепила главное.

— Да не что-то! Убили ее! — Элеонора округлила глаза, и без того большие, как у куклы — местная гримерша, работая с этой блондиночкой, явно вдохновлялась образом Барби.

— Ее? — Ирка показала Элеоноре фото в своем смартфоне.

Судя по ракурсу — в кадр попала вытянутая вперед рука, — это было селфи. Себя, красивую, запечатлела интересного вида гражданочка, в самом деле похожая на молодую Нонну Мордюкову, только смуглая, как квартеронка. Право, не знаю, где могла бы приобрести такой цвет лица молодая Мордюкова, на уборке черешни в подшефном крымском колхозе? В советское время даже звезды кино по соляриям не залеживались и на тропических курортах до хрустящей корочки не жарились.

— Кто такая, откуда фото? — спросила я.

— С моей странички на дикторском сайте, эта зараза там разместила его в комментах, как только Тарантино обмолвился про роль для молодой Мордюковой, — скороговоркой объяснила Ирка.

— Да, это Стелка, точно! — признала коллегу Элеонора. — Это она как раз в курилке возле нашей гримерки снималась, видите, на фото уголок таблички «Служебный выход».

Вообще-то означенная надпись поместилась на фото не целиком — обрезалось «служ» в начале, так что человеку, не знакомому с местными реалиями, виделось нечто в равной мере интригующее и непристойное. Но это не имело значения.

— А скажите, пожалуйста… — Ирка еще что-то хотела спросить, но блондиночка уже подскочила со стула: пятачок у микрофона снова освободился, и Элеоноре, по всей видимости, надлежало немедленно его занять.

— Мне пора! — Певичка умчалась.

— Ты поняла, что именно мы выяснили? — спросила я Ирку, с трудом перекрикивая музыку, заигравшую громче прежнего.

— Пойму, если мы все обсудим в более комфортной обстановке! — проорала мне в ответ подружка.

— К тебе или ко мне? — традиционно уточнила я, доставая свой мобильник, чтобы вызвать такси.

— У меня полный холодильник еды и винный погреб! — напомнила Ирка.

Это решило вопрос.

— Смтришт плчац!

Моя нетрезвая подружка широким жестом, явно подсмотренным у бульдозера, сгребла в могучую кучку на краю стола все ненужное: пустые тарелки из-под мясной нарезки и сыра, плетенку с мечтой Буратино — тремя корочками хлеба, банановую кожуру и конфетные фантики. Стаканы с толстым дном и квадратную бутылку бульдозер не тронул, и я поняла, что в категорию «ненужное» они пока не попадают.

Чего я не поняла, так это прозвучавших загадочных слов, поэтому переспросила:

— Штыскзл? — получилось, кажется, на том же инопланетном языке.

Ирка внимательно посмотрела на меня, моргнула:

— М-мент! — и по кривой переместилась от стола к плите.

— Где мент? Какой мент? — заинтересовался мой внутренний голос.

Он с нами не пил, а потому сохранил относительное здравомыслие.

Я потянулась, отогнула занавеску на окне и некоторое время пытливо всматривалась в ночь.

Она была лунной и звездной, но все до единой звездочки сверкали на небе, а не на чьих-то погонах.