Оуэн слышал в словах Филлис если не комплименты, то по крайней мере проявление дружеского внимания. Наигранно сердитым тоном он сказал:

— Эд считает, что мы чересчур творчески подошли к составлению программ, что мы зарвались. Теперь, когда новые микросхемы увеличивают возможности машины, задача состоит в том, чтобы рассматривать программу не как произведение искусства, а как результат инженерного расчета.

— Тебя это отпугивает?

Несмотря на весенние потрясения, несмотря на скандальность ситуации и возможный разрыв, Филлис находила время позагорать на берегу пруда с лилиями и отремонтированным мостиком. Кончик носа у нее облез и сделался розовым.

— Нисколько. — Оуэн опять почувствовал себя мужем. — Мы наняли способную молодежь. Для них работа на компьютере — вторая натура. Они даже не представляют, что совсем недавно не было ни фортрана, ни кобола. А я должен заглядывать вперед, думать над перспективами. По-моему, компьютерная графика — верная дорога к расширению рынка. С изображениями можно работать играючи.

— А зачем, собственно, людям игры? Или им больше не на что тратить время? — бросила Филлис, выходя из комнаты.

У Дамхемов был семейный юрист, и Джок подумывал подать на Оуэна в суд за нанесение морального ущерба или потребовать у ответчика, чтобы тот уехал из поселка. Маккензи тоже пригласили себе адвоката, и намечавшаяся тяжба кончилась тем, что Дамхемы сочли самым разумным продать свой старый дом с просторной верандой и переехать поближе к Норфолку, где и школы лучше, и Дамхему легче делать деньги за ленчами с тремя мартини, и Фэй оказывалась в часе езды от магазинов, выставок и распродаж Манхэттена. Оуэн представлял, как она прогуливается по улицам города, который он покинул пять лет назад, и испытывал при этом зависть и облегчение одновременно. Нет, он никогда не разлюбит ее, с ней он совершил дерзкую вылазку в сказочную страну сексуального наслаждения, хотя от этого путешествия во рту остался металлический вкус, совестливое сознание, что он вторгся в жизнь других людей и вынудил их поменять место жительства.

Его женитьба на Филлис происходила под присмотром ее и его родителей. Появление у них потомства, вносившее поправки в мировую статистику рождаемости, происходило под присмотром Филлис. Его связь с Фэй возникла по его собственной инициативе, вернее по инициативе Фэй, которую он охотно подхватил. Первое их свидание происходило на природе вдали от посторонних глаз, под грай и под присмотром стаи ворон, спустившейся на верхушку дуба. В первые недели излечения от любовной лихорадки Оуэн сосредоточился на домашних делах. Дети пошли по жизни, спотыкаясь о камни и переживая гибель любимого щенка или котенка, но все-таки двигались вперед, росли и говорили более развернутыми и сложными фразами. Девятилетний Грегори завел особую тетрадку, куда записывал результаты бейсбольных матчей. Айрис — ей было семь с половиной — любила раздевать своих кукол, но часто не могла натянуть узкие платьица на их целлулоидные тельца. Оуэн терпеливо, гораздо терпеливее Филлис, помогал дочери застегнуть неподатливые крючки и пуговицы. Некоторые кукольные одежды напоминали ему наряды, какие для смеха напяливала на себя Фэй.

«Твой муж — хороший отец», — говорили Филлис знакомые женщины, а Филлис передавала их высказывания ему. Но сам Оуэн знал: это не так. На него, замкнутого мальчишку и единственного в семье ребенка, изливалась любовь и нерастраченная нежность родителей и деда с бабушкой. Оуэн не мог дать то же самое своим четырем отпрыскам, этим новоселам во Вселенной. Они отличались друг от друга, в их организмах в разной пропорции смешались гены его и Филлис, и каждый по-своему реагировал на окружающий мир. В детстве на него одного, маленького, приходилось четверо взрослых. Теперь на него, взрослого, приходилось четверо маленьких существ. Оуэн чувствовала себя не столько их родителем, сколько старшим любящим братом, который может поиграть с малышней, но может и шлепнуть, когда надо. С одной стороны, он старался держать детей в строгости, если они слишком расшаливались, с другой — не хотел внушать им нормы поведения. В их жизни не было чинных скучных прогулок с родителями по воскресеньям. Вместо тоскливого времяпрепровождения, угнетавшего Оуэна в детстве, теперь в доме целыми днями стояли беготня и крики. Те немногие часы, что оставались после школьных занятий, его четверка отдавала телевидению и играм с детьми их знакомых, которых привозили на Куропатковую улицу из густонаселенных кварталов Коммон-лайн.

Филлис в детстве училась в частных школах, Оуэн — в публичной. Обучение своих детей они решили начать с находящейся поблизости публичной школы — чтобы привить им демократический дух. Перевести в частную лучше тогда, когда выявятся их склонности и интересы.

Оуэн делил с семьей радости и горести. Все вместе они смотрели «Капитана Кенгуру» или «Звуки музыки» и слушали тревожные, омрачавшие праздники новости о положении в мире. Покончив с Фэй, он старался побольше бывать с детьми. На протяжении всего лета он раз или два в неделю приходил во время перерыва на Цаплин пруд и под стрекозиный стрекот и сплетни полуодетых молодых мам съедал пару бутербродов с арахисовым маслом.

На работе он занялся пересмотром привычных приемов. Нанизывая одно за другим звенья нескончаемых, но отнюдь не бесконечных бинарных цепей, этих шатких ступеней вероятностей, он добивался того, чтобы пользователь получил на мерцающем экране информацию, которую раньше собирали из карточек в виде машинописных и рукописных листов. Если бы не инженерная изобретательность, не смелые логические ходы, что мог оценить только квалифицированный программист, его работа качественно не отличалась бы от обработки информации на махине стоимостью двести тысяч с помощью перфокарт. Тогда эту операцию шутливо называли цифровым помолом, но это лишь подчеркивало ее рутинность.

— Послушай, Эд, — начал однажды Оуэн за ленчем. — Тебе не кажется, что нам надо попробовать что-нибудь новенькое? — Они взяли за правило раз в неделю встречаться за вторым завтраком в спокойном месте. Их компания расширялась, росло количество заказов и соответственно служащих. Тире в названии их фирмы «Э — О» словно бы неуклонно удлинялось.

Они сидели в тихом ресторанчике «Гадкий утенок», одном из трех заведений такого рода, оставшихся на Приречной улице. Центральная часть поселка уже несколько лет подряд приходила в запустение. Магазины закрывались, помещения сдавались внаем. Откроется охотничья или антикварная лавка, нахлынут любопытствующие посетители, но уже через неделю-другую поток тает и на витринные окна клеят полоски грубой оберточной бумаги.

На вывеске «Гадкого утенка» был изображен красавец лебедь. Два окна на задней стене выходили на реку. Интерьер выдержан в стиле старинной таверны: низкие потолки, подпираемые пожелтевшими дубовыми балками, столы, сколоченные из древесины клена, полутьма. На длинноногих официантках поверх джинсов были надеты передники с кружевными оборками. В меню мясные блюда с картофелем перемежались салатами со спагетти и настоявшимися супами. Несмотря на то что со времен службы в «Ай-би-эм» Эд изрядно прибавил в весе, он заказал себе свиную отбивную с жареным картофелем, зелень и бутылку «Хейнекена». Коммерческий успех и дорогие костюмы придавали его тучной фигуре вид внушительный, авторитетный. Поскольку в деловых кругах и налоговых органах компанию представлял он, галстук стал непременной принадлежностью его одежды. Оуэн остался верен молодежной моде пятидесятых: мягкая фланелевая рубашка и защитного цвета брюки, зимой черная водолазка.