И, пока они ждали, с колотящимися сердцами, все еще переживая свой побег из монастыря и странную, пугающую беседу, Жанна разглядывала Микеланджело. Того, чей грозный взгляд, и огненные бакенбарды, и свирепое толстое лицо преследовали ее всю ее жизнь. Того, кто теперь, возможно, спас их. Возможно.

Вильям тоже разглядывал огромного монаха. Несмотря на все, что он слышал о его злобе и свирепости, он ощущал странную симпатию к гигантскому приору. Словно наконец встретил кого-то одной с собой крови.

Якоб тем временем в удивлении воззрился на мезузу – крохотный свиток с молитвой, который обычно висит на дверях еврейских домов. Почему Микеланджело привел их сюда?

Зеленая дверь отворилась. На пороге стояла толстая немолодая женщина, седые волосы собраны на затылке в неопрятный пучок. Из глубины дома вырвался узнаваемый запах куриного бульона, заполнив собой весь проулок.

– Микеланджело! – воскликнула она. – Я как раз варю суп с кнедликами! Ты, как всегда, вовремя! Входи же! А кто это с тобой?

Микеланджело втолкнул детей внутрь.

– Будь добр, закрой за собой двери, Вильям.

Здоровенный юноша подчинился.

– Дети, – воскликнул Микеланджело, – позвольте мне представить вам Мириам, жену великого рабби.

В этот момент они услышали удары трости по хлипким доскам пола, и из-за угла появился старик. Он сгорбился над своим посохом, а его длинная белая борода свешивалась почти до пояса. Но глаза были яркими и живыми.

– А это, – возгласил Микеланджело, – ее счастливый супруг – рабби Иегуда!

У Якоба подкосились ноги.

– А это, – Микеланджело обратился к Иегуде и его жене, широким жестом указывая на детей, – святые.

Я едва не падаю со стула.

– Он назвал их святыми? Ты уверена?

Маленькая монашка кротко улыбается мне.

– Почему это так важно? – спрашивает, обернувшись ко мне, Жером. – Ты, похоже, об этом только и думаешь.

Я выдерживаю его взгляд. И, миг спустя, вновь обращаю свой к монашке.

– Ты знаешь, что было дальше? – спрашиваю я ее.

– Да, знаю.

Их усадили на стулья в теплой, пропахшей вкусными запахами кухне. Детям это место казалось странным. Пол был собран из деревянных дощечек. Над головами нависал плоский дощатый потолок. И в кухне был небольшой очаг, уменьшенная версия того, что можно найти в господском замке. В очаге огонь горел под котелком с супом.

Микеланджело шумно прихлебывал юшку резной деревянной ложкой. Гвенфорт свернулась калачиком вокруг его огромных ножищ. Жанна поверх ободка тяжелой супницы глядела на огромного красного монаха и на свою собаку. Почему Гвенфорт так уютно устроилась рядом с Толстым, Красным и Ужасным?

Вильям уже опустошил три миски супа и сейчас трудился над четвертой. А вот Якоб не съел ни капли. Он, склонившись вперед на своем стуле, пытался разглядеть жилище Иегуды, словно кто-то мог скрываться в нем.

Мириам хлопотала над детьми, стараясь, чтобы их миски не пустели. Она заметила, что Вильям досуха выскреб свою, и быстро налила добавки исходящего паром супа в грубую глиняную миску.

Микеланджело отложил ложку и поднял голову.

– Я искал вас, – сказал он детям, – уже четыре дня как, без остановки, почти не ел и совсем не спал.

– Чтобы убить нас? – спросила Жанна.

Микеланджело вгляделся в девочку, съежившуюся на своем деревянном стуле.

– С чего бы я захотел убить вас, а?

– Ты убил Терезу, мою соседку. – Жанна выплюнула эти слова, точно горсть гнилых слив.

Рыжие брови Микеланджело сошлись над огромной клубничиной его носа.

– Тереза… Тереза… Тереза из Сен-Женевьев? Жанна кивнула, словно это было и без того ясно. Микеланджело расхохотался:

– Убил ее? Да не убивал я ее! Я вообще не думаю, что она умерла. Сейчас она служит Господу в Бургундии!

– Ты увел ее! Осудил ее и убил.

Микеланджело выразительно, как подобает истинному итальянцу, пожал плечами и одновременно поджал губы.

– Полагаю, так тебе сказали. И в самом деле, я не мешаю никому так думать. Но никогда, никогда я не делал этого. Да и не стал бы. Тереза теперь – Божья женщина. Ваш бейлиф – как его звали – Шарль? – так вот, он объявил ее ведьмой. И что мне прикажете делать? Мне пришлось ее увести от вас.

Жанна умолкла. Она уставилась вниз, на широкие доски пола. В ее голове содрогались бастионы миропорядка, воздвигнутые ей самой. Она не могла решить, пытаться ли ей восстановить их или позволить им рухнуть.

Якоб же, напротив, наконец приступил к еде. Он, казалось, полностью сосредоточился на ней и ел медленно, размеренно, время от времени украдкой бросая взгляд на старика, сидящего в углу. Иегуда, в свою очередь, не поднимал глаза от супа, пытаясь выудить очередной кнедлик.

– Брат Микеланджело, – сказал Вильям, – почему Хуберт подчинился тебе, когда ты велел ему, словно ты имеешь над ним власть, а не наоборот?

Микеланджело выпрямился на своем хлипком стуле. Его рыжие бакенбарды топорщились, точно иглы ежа.

– Есть мирская власть, которая передается от человека к человеку, – сказал он грохочущим голосом, его «р» не перекатывалось гладко, как у француза, но рокотало, как у итальянца. – И с точки зрения этой власти Хуберт главнее меня. Но есть также священная власть, которая дается человеку от Бога. И здесь я выше Хуберта. Гораздо выше. И он это знает.

Якоб вновь испытующе глянул на Иегуду. Мириам, которая наблюдала за мальчиком с того самого мига, как отперла ему двери, сказала:

– Что, мой маленький кнедлик? О чем ты хочешь спросить у рабби?

Якоб медленно поднял голову. Иегуда неохотно перевел взгляд своих блестящих глаз с непослушного кнедлика на Якоба, сидящего в дальнем конце комнаты.

Якоб прошептал:

– Ты тот самый рабби Иегуда? Из Сен-Дени?

Жанна уставилась в пол. Она знала, что последует за этим вопросом.

– Да, – сказал старик, вопросительно глядя своими кроткими глазами. Рука, которой он разглаживал бороду, была голубоватой и хрупкой, точно у птицы.

– Ты знаешь моих родителей? Мойше и Батшебу из Ножан-сюр-Уаз?

Глаза старика померкли под полуприкрытыми веками и вновь открылись, ярче, чем прежде.

– Батшеба, дочь Якоба Соломона?

– Якоб Соломон был моим дедом. Но я его никогда не знал.