– Они не просто решили, – возразил Жером, – они и есть святые. Погляди на их деяния! На их чудеса!

– Да, святые могут творить чудеса. Но их также творят и шарлатаны! Жулики! Ручаюсь, что тот жонглер, который сейчас спит в амбаре, дай ему такую возможность, сумеет запорошить нам глаза.

Арон-мясник встал и наклонился ко мне через стол.

– А жизнь мне спасти тот жонглер смог бы? Исцелить мои раны тысячелистником и молитвой?

– Демоны тоже могут творить магию, разве нет? – гнул я свое. – Магия сама по себе не есть неотъемлемое свойство святости. Святые должны исполнять Божьи труды. Святой – посланец Господа в этом мире. Святой Лаврентий раздал бедным огромное состояние. А что сделали эти дети, кроме того, что один из них вылечил тебе голову?

Трактирщик стал загибать пальцы:

– Спасли собаку, исцелили голову Арону, спасли друг друга от кровожадных рыцарей…

– А затем, – перебиваю я его, – они подружились с этими же самыми кровожадными рыцарями!

– Они также одолели дракона, точь-в-точь святой Георгий!

– Святой Георгий убил дракона! А они просто дали дракону рвотное.

Сидящие за столом смотрят на меня. Я беспомощно развожу руками.

– Да с чего вы все так уверились в том, что эти дети – святые?

– А с чего ты так противишься этому, вот что я хотел бы знать? – отвечает Жером.

Я молчу.

Со стула поднимается тот красивый путешественник. У него сильный, спокойный голос и чистая, изысканная речь.

– Когда я впервые повстречал их, я тоже сомневался в их святости. А сейчас я в полной растерянности.

– Так ты тоже их встречал? – спрашиваю я. – Что тут у нас, собрание общества мы-тоже-видали-детишек?

Красавец вновь усаживается на свое место.

– Ты сомневаешься в моих словах?

– Нет, – говорю я, – полагаю, нет. Давай, продолжай. Поведай нам свою историю.

Жанна, Якоб, Вильям и Гвенфорт покинули город Сен-Дени следом за знаменитым приором Микеланджело ди Болоньей.

– Итак, – сказал Вильям, чуть только они вышли из города, – где эти книги?

Прохладный свежий ветер овевал их лица. На дороге были еще люди, но слишком далеко, чтобы слышать их разговор. По крайней мере, они так полагали. Уже после того, как детишки были объявлены преступниками, я опросил тех, кто запомнил эту странную компанию, и ухватил обрывки их бесед – и составил из этих обрывков одно целое.

– Не знаю, – ответил Микеланджело, – но что мы знаем, так это то, что тома Талмуда собирали в аббатствах, прежде чем отправить в Париж. Так что мы сперва остановимся в аббатстве буквально в двух шагах к западу от Парижа, в Венсенском лесу. Тамошний аббат – мой друг. Я расспрошу его, быть может, ему известно, где и когда состоится всесожжение. И конечно, знает ли он, где сейчас книги. Он может знать. Он, в конце концов, исповедник короля.

– А королю откуда знать? – спросил Якоб.

– Так ведь именно король собирается сжечь книги. Вероятно, по наущению своей матери, Бланш Кастильской. Но, полагаю, король и сам охотно поддержал эту идею.

Трое детей разом побледнели.

– Король? – спросила Жанна.

– Я-то думал, мы собираемся похитить эти книги из какого-нибудь аббатства, – сказал Вильям.

– По-твоему, у церкви красть лучше, чем у короля? – спросил Микеланджело.

Вильям заколебался и наконец горячо сказал:

– Да. – И, словно поясняя, добавил: – Красть что-то у короля – это мятеж!

– И не так громко, – прошептал Микеланджело, и затем сказал: – Я же говорил вам, что это может быть опасно.

И, давая понять, что разговор окончен, быстрым шагом пошел вперед.

Гвенфорт пристроилась рядышком.

Вильям, Жанна и Якоб переглянулись. Вильям ткнул в Жанну пальцем:

– Ты вызвалась на это.

Жанна сказала, скорее себе, чем друзьям:

– Мы собираемся красть у короля?

– И погибнуть, – добавил Якоб, – мы собираемся погибнуть, вот что мы собираемся сделать.

Венсенский лес старый и густой, он полон огромных деревьев и быстрых ручьев. Но когда они приблизились к аббатству, сквозь голые ветки пробились лучи солнца. Тамошние монахи – их называют гранмонтанцы, – молчат. Всегда. Только аббат может говорить и только с избранными гостями.

Дверь аббатства была маленькой и скромной. Просто закругленная деревяшка, утопленная в пористый желтый камень. Рядом с дверью болтался черный колокол с кожаной колотушкой в середке. Микеланджело ударил колотушкой по металлу, и колокол тихо загудел в ответ. Микела нджело обернулся к детям и приложил палец к губам.

Деревянная дверь распахнулась, и на пороге появился худой монах в сером облачении. Завидев Микеланджело, он поклонился, и могучий рыжий монах в ответ склонил голову. Затем гранмонтанец оглядел остальных. Его глаза все шире раскрывались по мере того, как он переводил их с одетого по-крестьянски Якоба на Вильяма, подобного которому монаху никогда не приходилось видеть, на Жанну, которая была не только одета по-крестьянски, но вдобавок еще и девочка, и, наконец, на Гвенфорт, которая, как вы помните, вообще собака. Но вот маленький серый монах вздохнул и возвел очи горе, словно говоря – чего еще можно ожидать от Микеланджело ди Болоньи? И знаком велел им проходить.

Мощенной камнем тропинкой он повел их по фруктовому саду, где грушевые деревья росли аккуратными рядами. На ветке пела малиновка, ее трель звонко разливалась в полной тишине аббатства, и Жанна едва удержалась, чтобы не прогнать пташку. Вот какая тут стояла тишина.

И пока Микеланджело с серым монахом шел к приземистым строениям аббатства, детей оставили бродить – молча – по фруктовому саду.

Вильям обнял Якоба за плечи, а тот уткнул макушку ему в бок. Тепло, исходящее от здоровенного послушника, успокаивало. Якоб вздохнул. Жанна придерживала Гвенфорт, положив руку ей на холку, чтобы собака не гонялась за малиновкой.

В дальнем конце сада группка монахов трудилась у стены, окружавшей аббатство, – по ней, словно рисунки-маргиналии на полях манускрипта, густо вился плющ, ярко-зеленый на фоне золотящейся под солнцем стены. Но эти маргиналии входили с текстом в противоречие, поскольку плющ исподтишка выедал раствор, которым были скреплены камни, и рано или поздно обрушил бы стену. Так что монахам приходилось безжалостно выкорчевывать прекрасные узоры.

Но были ли это монахи? Когда дети подошли поближе, они услышали шепот и – возможно ли? – даже смех. Якоб уже приготовился повернуть, но Жанну точно притягивала эта группа.

Шепот и смешки стали чуть громче. Юные монахи не замечали детей и смеялись над чем-то, как смеются мальчишки, думая, что их никто не слышит.