— Убедишься, что я шлюха! – со злостью в голосе заявляет Мила.

— Я не считаю тебя шлюхой! – от нарастающего бешенства сжимаю кулаки.

— Уверен?

Её губы плотно сжаты, а глаза наполнены до краёв обидой. Красивое лицо искажается от разочарования, и меня простреливает воспоминание, где я безжалостно опускаю девушку ниже плинтуса. Накатывает шквал эмоций от осознания важности момента. Пришло время понести ответственность за свой поганый язык. Главное – не сделать хуже.

— Мила, я... — запинаюсь уже в самом начале. Всматриваюсь в её мягкие черты лица и подпитываю себя смелостью. Ведь потом может быть поздно. — …хочу извиниться за те слова... Моё мнение кардинально отличается от них.

— Да ну? – иронично выгибает бровь. — И поэтому ты ведёшь себя со мной как последний мудак?

— Нет… Просто я и есть последний мудак… — набираю в грудь воздуха. — Но ты же должна понимать, что… — судорожно сглатываю и в последний момент теряюсь. — …всё же очевидно, Мила, – выдыхаю и отворачиваюсь.

ЯН.

Тишина за спиной угнетает. О чём Мила думает? Приняла ли всерьёз моё сожаление или насмехается?

К ней в обычной-то жизни невозможно подойти и что-либо сказать, а наедине я становлюсь связанным по рукам и ногам и теряю способность нормально выражаться.

Меня распирает любопытство, догадалась ли она о смысле моих слов, но я медлю и не оборачиваюсь. Не хочу столкнуться с безразличием в её глазах. Эта игра в кошки-мышки порядком надоела. Я почти был у цели. Добился её взаимности. Подобрал пароль к плотно закрытой двери. Но в последний момент оплошал. И сладкая победа обернулась горьким проигрышем. Желание овладеть Вольской никуда не делось, но такой исход, который предполагает она, меня категорически не устраивает.

Что значит избавиться от меня? Какого хера она взялась менять правила?

Условие было такое: я трахаю заносчивую девицу, отделываюсь от психов в башке и в штанах, исцеляюсь от кретинизма и сваливаю в другую страну, чтобы почувствовать свободу и закрепить результат.

Но сейчас почему-то всё изменилось. То ли синдром кретина во мне говорит, что без Вольской я просто сдохну, то ли ещё что-то, но я отчётливо понимаю, что не хочу её потом от себя отпускать.

Поворачиваюсь и в какой раз твержу себе, что сбрендил, и это уже не вылечишь.

Мила стоит на том же самом месте, и её глаза устремлены прямо на меня. Незаметно расслабляюсь. В её взгляде нет равнодушия. В большей степени удивление, но присутствует и страх.

Я не жду от неё понимания. Не жду, что её мнение обо мне улучшится, но мне стало легче. Правда. Странное чувство, что я, наконец, скинул с плеч тяжёлый груз и могу расправить плечи.

— Мила, я повстречал немало шлюх в своей жизни… обычно только такие возле меня и крутятся, – осторожно подхожу ближе. – И ты совершенно не такая, – проникновенные речи мне никогда не давались хорошо, но сейчас я стараюсь внести в эту фразу всю правду, которую вижу и чувствую.

Девушка опускает глаза вниз. Но не от смущения или неуверенности в себе. Она пытается спрятать от меня свой ответ. Пресекает мои попытки расслабить её. Притупляю желание хорошенько Милу встряхнуть и вытащить наружу весь тот бред, что она хранит в себе, придерживаясь какого-то мутного плана.

— Перемирие? – ровным тоном говорю я, чтобы не упустить гладкость момента и купировать в Миле готовность удариться в бега.

В ответ я получаю… ничего. Девушка просто с серьёзным видом стоит и думает. Торопить себе дороже. Подожду окончания мыслительного процесса.

Когда на женском лбу появляется морщина, а брови медленно сдвигаются к носу, понимаю, что обдумывание идёт не в мою пользу, и сейчас на мне поставят жирный крест.

Резко начинаю тараторить:

— Давай в знак вечной дружбы устроим себе прогулку по городу? Нам же экскурсии всякие всучили. Посмотрим на местные достопримечательности…

Серые глаза мгновенно увеличиваются в размере и смотрят с подозрением.

— У нас два дня впереди… — напоминаю я.

— Там жарко… — наконец подаёт голос девушка, и я не могу сдержать глупой улыбки.

— Голые пойдём. Если спросят, скажем, что ищем нудистский пляж, – не раздумывая, делюсь отличной идеей.

Замечаю, как её пухлые губы сжимаются в тонкую линию, и не придумываю ничего лучше, как соврать:

— Марк Миронович строго-настрого запретил возвращаться раньше времени.

Не верит. Ни капли.

Хорошо. Я тоже могу быть убедителен.

— На, звони, – протягиваю свой телефон.

— И позвоню, – сверлит меня пронзительным взглядом и берёт мобильный в руки. Набираю ей номер отца, и она демонстративно с важным видом прикладывает смартфон к уху.

Сцепляемся давящими взглядами. Мила прокашливается и с моим отцом начинает разговаривать уже совершенно нормальным голосом. Сообщает ему об удачных переговорах и спрашивает о наших дальнейших действиях.

Прислушиваюсь. Улыбка, полная превосходства, растягивается на моём лице сама собой.

Старый лис натуральным директорским тоном вещает подчинённой, что расслабляться рано. Дубов может передумать в любой момент, и мы должны оставаться в этом городе до последнего, чтобы его тут же переубедить.

Мила безнадёжно вздыхает и бросает на меня убийственный взгляд.

— Есть ещё вопросы? – показушно интересуется директор.

— Мы можем свободно передвигаться по городу или должны сидеть в номере и ждать перепады настроения Дубова? – еле сдерживая себя от бешенства, спрашивает Вольская.

— Милочка, ну, конечно же, можете с Яном погулять. Зачем уж впадать в крайность? – снисходительно говорит отец, и я прикусываю язык, чтобы не заржать в голос над надувшимся лицом Милы.

— Спасибо, Марк Миронович.

— Отдыхайте, мои хорошие, отдыхайте! – слышится весёлое в трубке прежде, чем связь прерывается.

Спасибо, отец. Вот сейчас я тебе реально благодарен. Выручил.

— Ну вот всё и разрешилось, – смеясь говорю я. – Собирайся. Я подожду тебя внизу в холле.

Пока девушка не передумала, иду к двери. Уже открываю, как кое-что вспоминаю:

— Ах да, Вольская, – дожидаюсь, когда она на меня вопросительно воззрится, и со всей холодностью в голосе добавляю. – Если ещё раз посмеешь устроить подобную выходку с беготнёй по всей территории гостиницы без телефона, денег и ключей – устрою показательное наказание.

МИЛА.

Экскурсии в жару – это настоящее безумие. Нагретый воздух сжимает лёгкие, а палящие лучи солнца припекают так, что голова перестаёт соображать, не говоря уже о коже, которая за это время приобрела приличный бронзовый загар.