Вот она, граница! Вот она, миленькая! Прыгай с другой стороны зайчиком и радуйся! Все, что тебе позволят, это испортить кинжалом два-три заблудившихся, отбившихся от стаи носочка!

Дафна сердито собрала носки и унесла их в ванную. Затем мельком прошлась по комнате, и там, где она проходила, комната расцветала уютом. Вот поднялись завядшие цветы фиалки, вот кресло украсилось пледом, вот, позванивая, закатились пол кровать гантели Мефа. Казалось, Дафна была богиней весны, шедшей по мерзлой зимней земле и оставлявшей после себя траву и подснежники.

На плите уже посвистывал, закипая, чайник. Это был чайник со свистком. Вначале он свистел тонко, словно попискивал. Дальше погромче и порешительнее (мол, где же вы, хозяева, елки-палки?!), а под конец совсем негодующе. Тут Дафна выключила плиту, и свист чайника стал увядать, истончаться и превратился в жалкое шипение.

— Я благодарен тебе за то, что ты поставила чайник. Вроде бы чайник всякий может поставить. Но сколько бывает всяких мелких отговорок А ты прямо-таки так сразу взяла и поставила! — кисло сказал пастушок.

Дафна, уже колдовавшая с заваркой, брякнула донышком чайника об стол.

— Варсус! Ты мог бы вести себя более предсказуемо? Триста настроений в день — это обычно женская прерогатива. И убери, пожалуйста, кинжал! В мужской привычке играть с ножичками есть что-то неполноценное! — недовольно сказала она.

Варсус спрятал кинжал:

— Можно подумать, у твоего Буслаева нет ножей!

— Есть! Но он не размахивает ими, когда разговаривает с девушкой! И не кривит вот так вот ротик!

— Каюсь, — сказал пастушок — Почему-то меня так и тянет тебя злить. Ты такая положительная. Носочки, пледики, фиалки… Это невыносимо. Хочется хоть раз добиться от тебя простой понятной эмоции. Например, получить чем-нибудь по голове.

— Если твои сложные настроения не прекратятся, когда-нибудь ты этой эмоции добьешься, — спокойно пообещала Дафна. — Но ты получишь по голове не чем-нибудь, а кем-нибудь. Моим котом, например..

Ощутив, что речь идет о нем, Депресняк замурлыкал под столом. Звук его мурлыканья напоминал скрежет перепиливаемой ржавой трубы.

— Эй-эй, не подходи! Я буду защищаться! — тревожно предупредил Варсус.

— Бесполезно, — сказала Дафна. — Ты будешь рыдать и рассказывать, какое сложное чувство ты испытал, когда в возрасте четырех тысяч лет я столкнула тебя с детской горки.

Варсус вскочил. Прижал ладонь к свитеру напротив сердца.

— И ты это запомнила?! — воскликнул он. — Запомнила, да?!

Дафна удивленно заглянула в его честно вытаращенные глаза и расхохоталась:

— Кончай издеваться!

Варсус сделал усилие и перестал. Вскоре он сидел за столом и, высыпав соль, чертил по ней краем дудочки руны. Руны вспыхивали и превращались в бабо чек. Разливая живой свет, бабочки разлетались по сумрачной, тускловатой лампочкой освещенной комнате. Садились на потолок, и постепенно на нем складывалась сияющая карта звездного неба.

Несмотря на все старания Дафны, в комнате оставалось еще к чему приложить руки. В окно дуло. Длинная трещина в стекле было заклеена скотчем. В углу стояла осыпавшаяся новогодняя елка. На мониторе была пыль. Чтобы никто не сомневался, что это именно она, на ней было пальцем написано: «Я ПЫЛЬ!!»

— Не слишком тут уютно, — сказал Варсус.

— Да, — с грустью признала Дафна. — Сегодня открыла манку, а в ней много-много черных жучков. Бегают все, живут своей жизнью. Были очень возмущены моим вторжением. Мы здесь почти уже и не бываем.

— «Мы»? Признайся, ты хотела сказать — Меф. После своей смерти Мефодий редко здесь бывает. Он все время торчит в Эдеме, и ты вместе с ним!

— Ты прав. Мы не расстаемся. Мы одно целое, — серьезно сказала Дафна

Рука Варсуса дрогнула, заканчивая руну. Дафна ожидала очередную бабочку, но от стола отделилась непонятная полумедуза, похожая на черную липкую тряпку. Полумедуза прыгнула на потолок, поползла по нему, оставляя след, и начала пожирать бабочек. С потолка золотым дождем посыпались крылья.

— Зачем ты это сделал? Это было так красиво!

— Захотел и сделал!

Варсус равнодушно дернул плечом и посмотрел на часы. Часы у него были необычные — единственная стрелка, висевшая на запястье на тонком шнурке. Как по ее шевелениям он мог определять время, было величайшей тайной. Но как-то определял.

— А где он сам? — спросил он. — Ну вторая половинка целого, я имею в виду? Надоело уже ждать!

— Мефодий? Скоро придет. В магазин пошел.

— Златокрылый пошел в магазин! — умилился Варсус. — Вот уж чудо из чудес! Зрители не собираются?

Богатое воображение Дафны нарисовало множество суккубов и комиссионеров, которые, прижав ручки к груди, любуются идущим в магазин Буслаевым и уступают ему очередь у кассы, приговаривая: «Пожалуйста! Пожалуйста! Мы после вас!››

— Спорю, что купит кетчуп, сосиски и шоколад! — заявил Варсус.

— Почему ты так решил?

— Простая логика. Мефодий не может не любить мяса. Хищник есть хищник, каких крылышек ему ни дай. Но готовить ему, конечно, лень. Значит, остаются сосиски… Кетчуп — это к сосискам. Выглядит кровожадно, а на деле просто дохлый помидор. А шоколад… ну те, кто любит мясо, обычно любят и шоколад. Двойственность натуры.

— Блестящее умозаключение! — кисло одобрила Дафна. — Аплодирую тебе всем серцем!

Варсус полконился и, убирая дудочку, случаймо задел ее краем свій свитер. Его лицо оказилось от боли.

— Опять я это сделал! Помнил же, что нельзя, — прошипел он с досадой на себя.

— Дарх? — угадала Дафна.

Пастушок не ответил.

— Ты не можешь его снять?

— Я же говорил уже, что НЕТ! А ночами, когда я ворочаюсь, он соприкасается с крыльями, злится и жалит меня до крови… И тогда мне приходится снимать крылья. Тоща становится полегче. Он перестает меня жалить, и я испытываю нечто вроде удовольствия! Поганенькое такое, но наслаждение!

— То есть крылья ты снять можеш, а его нет?

— Разумеется, — ответил Варсус. — Мои бедные поцарапанные крылышки я снять могу, а его никак. Цепочка сразу стискивает мне горло как ошейник!

Дафна нахмурилась.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь «Когда-нибудь ты снимешь их навсегда!» — резко сказал Варсус — Нет, не сниму! Ошибаешься! Навсегда — никогда. А вот дарх сдеру! Не сразу, конечно! Сперва воспользуюсь его силами!..

Он хотел еще что-то добавить но не успел. В коридоре общежития что-то глухо упало. Послышались хриплый вопль и ругань. И все это перекрыл строгий, решительно-громкий голос Мефодия:

— А вот руки распускать не надо! Тогда мне придется самому их вам сломать, а это противоречит моей доктрине миролюбия!