каждого имеется веская причина припарковаться поближе – одному нужно разгрузить вещи, второго в машине ждет собака, а третий куда-то торопится. Так что даже с табличкой рассчитывать на особое отношение мне не приходилось. К тому же я плохо хожу по неровной поверхности, это я поняла на собственном опыте.

«Принимать от боли по одной таблетке каждые четыре-шесть часов при необходимости», – гласила инструкция. Я сняла крышку и высыпала таблетки на тарелку. Обычную, белую, а не из «Поттери Барн», хотя сейчас, наверное, был как раз особый случай. Таблетки были белыми как мел и оставили на пальцах следы. Мой брат умер от передоза. Так сказать, семейная традиция.

Я выглянула из окна во двор. Я так и не узнала, какие цветы там растут. Хотя могла бы с удовольствием заниматься садоводством, когда заживет колено. У меня были, что называется, «зеленые руки». Раньше мы с соседями иногда выращивали на пожарной лестнице помидоры, и наши всегда получались самые лучшие. Такие сладкие, что мы ели их как малину, прямо с куста.

Я подумала о Саванне, как легко она втянулась в новую жизнь. Теперь центром ее вселенной стал Логан. Каждую свободную минуту они проводили вместе, я редко видела дочь без него. Если б Гейб был жив, он настоял бы на встрече с его родителями – убедиться, что они достойные люди. Не то чтобы мне было все равно, я просто знала, что если вдруг они окажутся недостойными, я ничего не смогу с этим поделать. Саванна все равно нашла бы способ встречаться с Логаном, нравятся мне его родители или нет. К тому же родители Логана никак не могли быть хуже меня. Ведь я никчемная, хромающая и лживая охотница за деньгами. И они уж точно на ступень, если не на целый лестничный пролет, выше меня.

Я скучала по тому, как мы с Саванной проводили время вдвоем, но радовалась, что она нашла парня, и надеялась, что это надолго. Я начала встречаться с Гейбом в шестнадцать. Люди считают, что в этом возрасте не может быть любви, но я – живое доказательство обратного. Мы были вместе два года, а потом вынужденно расстались на четыре. В своих письмах он был более привлекательным, чем любой мужчина, которого я встречала после его ухода в армию, и мы поженились, как только он вернулся. Нам было по двадцать два. Саванна родилась в тот же год.

Конечно, их отношениям всего три недели, но, судя по тому, как Саванна смотрит на него, она влюбилась без памяти. Он сделал ее счастливой до мозга костей – хорошее противоядие от моего общества. Когда она присылала сообщение, что не придет домой к ужину и задержится допоздна, я испытывала облегчение, потому что так она не увидит моих слез, а плакала я почти каждый день. Зато я больше не боялась, что заражу дочь своим жалким самобичеванием.

Она заслужила счастье. Заслужила свободу. Я знала, что она меня любит, но теперь, когда за все платил Эван, больше не нуждалась во мне. Я больше ее не обеспечиваю, совсем наоборот. Я стала обузой. Перед Саванной открывается светлое будущее. А передо мной – только пропасть.

От Либби не было вестей с ужина на прошлой неделе, и я знала почему – я окончательно и бесповоротно скучна. Мы примерно одного возраста, но у нее гораздо больше общего с Логаном, который разбирается в политике и успел повидать мир, ему есть о чем поговорить на вечеринке. Со мной Либби с трудом удавалось найти тему для разговоров помимо любимых рецептов и погоды. К десерту все надежды на то, что мы станем подругами, испарились. Она рассказывала про то, как ходила в колледж и строила карьеру, а мне нечего было предложить, кроме лжи.

Я пересчитала таблетки викодина и выстроила их на тарелке в шеренгу, как солдатиков. Их оказалось восемнадцать, а не семнадцать. Видимо, по ошибке мне дали на одну больше. Наверное, хватит и девяти-десяти, но на всякий случай я решила принять столько, сколько сумею проглотить.

Я не написала записку. Что мне сказать? Единственный человек на свете, который был мне небезразличен, и так знал, почему я это делаю. С Логаном и Эваном она построит жизнь, в которой я не буду бесполезным грузом.

Я приняла все таблетки разом.

И поднялась в спальню, ждать смерти.

Эван

Три месяца назад

Я ничего не знал о том, как покупать дом.

Естественно, я знал, как все происходит. Нужно найти в продаже дом, сделать предложение, положить депозит, заключить сделку эскроу, все проверить. Все это я знал, но не понимал, как выбрать дом, в особенности предназначенный не для меня.

Я жил в кондоминиуме на пляже. Когда растешь в Новой Англии, в окружении лесов, мысль о том, чтобы видеть океан каждый день кажется невероятно привлекательной. У меня были подземная парковка, швейцар, круглосуточный консьерж-сервис – больше похоже на отель, чем на дом. Но мне нравилось. Никаких забот: мне не приходилось косить траву или беспокоиться о том, кто будет забирать почту, пока меня не будет в городе, всем занималась управляющая компания. Я выбрал эту квартиру не для того, чтобы производить впечатление на потенциальных подруг, но в тех редких случаях, когда я приводил женщин домой, это все же получалось.

Но сейчас я искал не умопомрачительную квартиру с красивой отделкой. Я искал дом. Семейное гнездышко – теплое и гостеприимное, где будут создаваться воспоминания, где будет уютно и надежно.

Я вспомнил дом своего детства. Чуть больше передвижного фургона, с подтекающими алюминиевыми окнами и хлипким полом из линолеума. Но мама изо всех сил старалась придать ему уют. Она сшила занавески из старого покрывала и замаскировала дешевую мебель в гостиной собственноручно связанными пледами. Но главное, что делало его настоящим домом, это еда. На плите всегда что-нибудь готовилось.

Возвращаясь из школы, я шел прямо на кухню. Разговоры из серии «Как прошел твой день?» велись главным образом, пока я копался в холодильнике, а мама помешивала суп.

Мой кондоминиум во многом превосходил скрипучую хибару моего детства, но всегда казался просто местом для проживания. Кухня в квартире была оборудована как для гурманов, но я редко ею пользовался. Встроенный холодильник был заполнен пивом и бутылками с водой. Я не готовил на своей шестиконфорочной плите, и никто не готовил для меня с тех пор, как я учился в школе. Домашняя еда – это выражение любви, и двадцать лет без нее – большой срок.

Я