который она когда-то излучала без усилий, теперь потускнел. Может, это и будет преувеличением, да и она сама никогда такого не сказала бы, но в тот день умерла частичка ее души.

Я мог лишь надеяться, что сумею возродить ее к жизни.

Глава 24

– Думаю, нужно переехать обратно в Нью-Йорк, – сказала Либби, когда я вернулся с незапланированной встречи с агентом.

Время вышло, а Джек так и не позвонил, так что я не желал терять ни минуты и хотел немедленно приступить к поискам нового покупателя сценария. Поэтому я потащился в Беверли-Хиллз, чтобы поговорить с Лорой лицом к лицу.

Все, кто работает в голливудских агентствах по поиску талантов, начиная от главных шишек и до сортировщика почты, носят костюмы, так что я слегка приоделся – в брюки и рубашку. Агенты не ждут, что клиенты будут одеваться им под стать, но я всегда чувствовал себя неловко, оказавшись среди них в растрепанном виде. Парковка находилась прямо в здании, так что я надел туфли.

Обычно агенту требуется неделя, чтобы составить список потенциальных покупателей сценария, но я заставил Лору сделать это при мне. Она не была настроена оптимистично – эта студия не снимает высокобюджетные боевики, та уже превысила бюджет нынешнего года, – но к концу встречи все-таки составила скромный список и обещала попробовать.

По пути домой я заехал за кофе и сэндвичем. Мне не хотелось быть голодным и злым при встрече с Либби, хотя сохранять фальшивый оптимизм было бы трудно даже на полный желудок и как следует заправившись кофеином.

Но даже если б я явился домой, насвистывая победный марш, ничего бы не изменилось, Либби уже все решила. Она хотела уехать из Лос-Анджелеса. Она утратила веру в меня.

Когда мне приходится принимать трудное решение, я делаю одну глупость. Бросаю монету. Я не пытаюсь переложить решение на нее, а просто хочу понять, что думаю сам.

Орел – мы останемся в Калифорнии и будем бороться. Решка – смиримся с потерями и вернемся к родственникам и прежней жизни. Я мысленно подбросил монету и притворился, что выпала решка – покинуть Калифорнию. Я должен был почувствовать облегчение. Моя карьера катилась к чертям. И никаких реальных перспектив. Но я не почувствовал облегчения. Одно лишь отчаяние. Я как наркоман, не хотел отказываться от наркотика, даже если это пойдет на пользу моему финансовому положению и браку. Но все зависело не только от меня. Будучи сценаристом, я также был и продавцом, так что теперь собирался с силами, готовясь сделать последнюю попытку.

– Сегодня у меня была удачная встреча с Лорой, – чересчур бодро заявил я. – Она разошлет сценарий, еще есть надежда его продать.

Я пытался не говорить с отчаянием потерявшего надежду, но актер из меня никакой, и Либби по-прежнему сомневалась.

– Дело не только в этом, – сказала она. – Пока тебя не было, кое-что случилось.

У нее задрожали губы. Я вдруг перепугался – Либби не так-то легко взволновать.

– Что случилось? – спросил я.

Она втянула щеки, как будто вот-вот расплачется.

– Что такое? – мягко продолжал я.

У Либби дрожали руки. Я выдвинул для нее стул, но она отмахнулась.

– Кажется, Холли пыталась покончить с собой, – наконец выпалила она и тут же расплакалась.

Она рассказала, что увидела, как Эван выносит обмякшую Холли из дома, и побежала на помощь. Описала, как схватила Холли за холодные голые ноги и втащила ее на заднее сиденье машины Эвана.

– Она пригласила нас всех на ужин, а я даже спасибо не сказала!

Теперь она рыдала взахлеб. Я притянул ее к себе.

– Так, во‑первых, мы все ее поблагодарили, и ее боль не имеет к тебе никакого отношения, так что не наговаривай на себя, – сказал я ей в макушку.

И тут понял, что нет никакого «во-вторых», поэтому просто обнял ее и позволил выплакаться.

– Просто вышло все не так, как я рассчитывала, – наконец произнесла Либби, и я понял, что это не про Холли. – Думаю, в Нью-Йорке нам будет гораздо лучше.

Я представил, как мы вернемся в тесную городскую квартирку, а я – на работу, где по несколько месяцев в году буду проводить в разъездах. Подумал, как сменю машину на проездной в метро и буду втискиваться в подземку, когда не сумею поймать такси. Но главным образом я думал о том, как скажу родным и друзьям, что грандиозная калифорнийская авантюра окончилась провалом. Что я неудачник. Что подвел жену.

Я уже собирался увильнуть от разговора, сказав что-то вроде «Давай поговорим об этом, когда ты немного успокоишься», но тут в кармане зазвонил телефон. Я посмотрел на Либби, и она кивнула, разрешая мне ответить. Я вытащил телефон и посмотрел, кто это. Звонили из агентства. Как обычно, ощутив прилив дофамина, я ответил:

– Энди слушает.

– Переключаю на Лору, – сказала секретарша, и через мгновение я услышал голос своего агента.

Ее слова словно прорвали плотину. Мне пришлось прислониться к стене, чтобы меня не опрокинула волна эмоций, пронесшихся внутри – ошеломление и недоверие, а за ними – поток чистой эйфории.

Я повернулся и посмотрел на Либби. Изгиб ее бровей выражал озадаченное предвкушение.

– Джек Кимболл хочет купить мой сценарий, – объявил я.

Она закрыла рот рукой, но на лице было написано недоверие, и поэтому я добавил:

– Я продал сценарий. Пять минут назад Джек прислал предложение.

Мы молча уставились друг на друга в полном ошеломлении. А потом сделали то, чего не делали уже очень давно.

Обнялись и засмеялись.

Холли

Три месяца назад

Я не могла заснуть, поэтому встала и набрала ванну.

Горячая вода не шла на пользу воспаленному колену, как и бессонница, и я решила, что ванна успокоит хотя бы голову.

Пока в ванну лилась обжигающе горячая вода, я позволила слезам смешаться с паром, чтобы замаскировать горе. Но ничего не вышло. Потому что горе не похоже на простую печаль.

Печаль густа, как непроглядный туман – клубится перед глазами и не дает увидеть вокруг ничего хорошего.

Но горе – это другое. Не туман, а буря. Она бушует внутри, раздирая тебя на части, вцепляется в сердце, легкие, кожу, пока не вскроет их, как ножом, обнажив самую душу, и оставит ее кровоточить.

Горе безумно, как и любовь. Может, это и есть любовь? Любовь, запертая внутри твоего тела, птица, которая не может расправить крылья, и поэтому яростно и возмущенно машет ими, пока не выбьется из сил, не сломается, потеряв надежду.

Нет, горе – это не печаль. Это отчаянная,