к ней и приложил два пальца к ее шее. Пока я искал пульс и молился, на меня хлестала ледяная вода.

Но я нащупал пульс, слабый и неровный.

– Держись, Холли, – взмолился я, выключил воду и позвонил 911.

– Ну, давайте же! – рявкнул я в телефон.

Мы оба промокли до нитки. Я нашарил полотенце и вытер ей лицо.

– Я вынесу тебя отсюда, хорошо?

Ее голова безжизненно упала набок. Губы посинели. Меня охватила паника. Я не мог ждать «Скорую». Нужно немедленно что-то предпринять.

– Я тебя подниму, хорошо?

Я присел на корточки рядом с ней и подсунул под тело руки. Когда я поднял ее и вынес из душа, ее руки и ноги безвольно болтались.

Я бежал по коридору, а в моих венах пульсировал адреналин. Когда наконец оператор службы спасения ответил, я уже преодолел половину лестницы.

– 911, что у вас случилось?

Телефон лежал в заднем кармане. Я не мог его взять и поэтому закричал:

– Нужна «Скорая»!

Каким-то образом я добрался до последней ступени. Руки соскальзывали с мокрых джинсов Холли, и я с трудом удерживал ее, мчась к двери.

– Вы позвонили в 911, что у вас случилось? – повторил диспетчер.

– Ладно, я сам! – рявкнул я, хотя диспетчер уже меня не слышал, потому что я держал Холли на поднятом колене, открывая дверь.

Секунду спустя я уже мчался под палящим солнцем по лужайке к машине. Пока я гадал, как затащить Холли на заднее сиденье, из дома напротив выбежал человек. Та женщина, которая принесла печенье. На этот раз я был рад ее появлению.

– Боже мой, что случилось? – спросила она, спеша ко мне.

Холли промокла до нитки, ее губы посинели. Я не ответил, и соседка больше не спрашивала.

– Откройте дверь машины! – приказал я, и она поспешила ко мне.

Машина была заперта, но как только женщина потянула за ручку, брелок в кармане моих брюк звякнул и разблокировал дверь.

– Я обойду с той стороны и возьму ее за ноги, – сказала соседка и в мгновение ока оказалась у другой двери, помогая втащить ноги Холли на сиденье.

Мы пристегнули Холли ремнем и захлопнули дверцы.

– Чем я еще могу помочь? – спросила она, когда я прыгнул за руль.

– Найдите ее дочь, Саванну. Скажите, чтобы ехала в больницу, там мы встретимся.

Я нажал на газ и рванул с места.

Энди

Три месяца назад

Мы молча готовились ко сну.

Продажа того бриллианта казалась равнозначной чьей-то смерти. Не человека с кожей, костями и кровью в венах, а сложного произведения искусства, на созидание которого ушло почти сорок лет.

Либби родилась в богатой семье и обладала специфическим взглядом на жизнь, нашу жизнь, которая, по ее мнению, должна включать идеальный дом, роскошные машины и путешествия первым классом. Она к этому привыкла и полагала, что всегда будет иметь достаточно средств на горные курорты, дома на пляже и драгоценности – все это было частью ее сущности, определяло не только то, какой ее видят другие, но и какой она видит себя.

Нет, она не сноб и не покупает дорогие вещи, просто чтобы почувствовать свое превосходство. Она всегда была окружена красивыми вещами и не мыслит себя без них. В нашу семью она принесла богатое приданое: фамильные реликвии, которыми мы обставили квартиру в Верхнем Вест-Сайде, новенький «Ленд Ровер» для поездок за город на выходные, щедрые свадебные подарки от друзей. Моих доходов в «Таймс» хватало на то, чтобы жить в старинном доме с одной спальней, где отец Либби помог нам снять квартиру по цене ниже рыночной, а сеть друзей обеспечивала достаточно званых ужинов, чтобы удовлетворить нашу тягу к светской жизни. Наше будущее было обеспеченным – даже светлым.

Но у меня была безумная мечта, а любовь заставила Либби страстно желать, чтобы у меня все получилось. Да, у Либби была авантюрная жилка, но вместе с тем она хотела вырваться из своего кокона, заставить умолкнуть назойливых тетушек и «заботливую» мать, которые предупреждали ее, что брак с писателем закончится разбитым сердцем. И мы променяли шикарную нью-йоркскую жизнь на возможность добиться славы, богатства и самодовольно заявить: «Вот видите!»

Может быть, это слишком самонадеянно с моей стороны, но я хотел заботиться о Либби во всех отношениях – эмоционально, физически и финансово. Отчасти я полюбил ее за то, что она «просто знала» – мне суждено стать великим. Она создала меня. Она внушила мне, что все получится. Даже когда все пошло наперекосяк, она не теряла веры. Либби напоминала спортсмена-чемпиона, который считает, что не может проиграть только потому, что никогда не проигрывал. Слово «провал» отсутствовало в ее лексиконе, и поэтому сама вероятность неудачи казалась ей невозможной. И поэтому стала невозможной для меня.

Но сегодня невозможное превратилось в возможное. Расставание с семейным наследством будто открыло дверь провалу, усадило его за стол и пригласило погостить. Еще вчера Либби ни за что не рассталась бы с бриллиантом. Но сегодняшняя Либби была уже совершенно другим человеком.

Я смотрел, как она снимает через голову тонкий кашемировый свитер. Прежде чем сложить его и убрать, она проверила, нет ли катышков, выщипала парочку, образовавшихся под мышками, и выбросила их в мусорное ведро. Да, она привыкла к хорошим вещам, но никогда не воспринимала их как должное. Она заслуживала дизайнерских вещей, потому что ценила и заботилась о них. И заботилась о себе, чтобы хорошо в них выглядеть. Я понимал, насколько просто было счесть ее меркантильной или поверхностной, однако накопленное за многие годы было для нее не просто вещами, а неотъемлемой частью ее самой, ее сути. До этого дня.

Я вспомнил наше первое свидание в Нью-Йорке. Я повел ее в фалафельную, где все блюда стоили меньше четырех долларов. Три маленьких столика и все места у стойки были заняты, и нам пришлось ужинать на скамейке в парке, между плачущим ребенком и бездомным, от которого пахло супом. Я решил, что больше никогда ее не увижу. Но через два дня после непродуманного свидания вытащил из почтового ящика открытку с благодарностью за «восхитительное приключение». Я был ошеломлен. Не тем, что ей понравилось свидание – еда и разговоры были на высоте, – а неприкрытым оптимизмом этого жеста. Она могла бы и не говорить, что хочет снова со мной встретиться, – записка от руки сказала это за нее. Либби оставалась олицетворением элегантности, даже будучи зажатой между вонючим бродягой и плачущим ребенком.

Стоя спиной ко мне, она сняла бюстгальтер и надела шелковую пижаму. Менее элегантной Либби не стала, но оптимизм,