Братья остановились как вкопанные. Идти дальше было некуда. Прямо у них на пути стояла стена. Во всю ее ширину горела самоцветами фреска.

– Это… – протянул слабым голосом Мунтадир, – …что-то новенькое.

Али подступил ближе.

– А вот и нет… – сказал он негромко, узнав сюжет из давнего урока истории. – Это одна из старых фресок Нахид. До войны они украшали дворцовые стены.

– Но вчера ее тут не было.

Мунтадир коснулся яркого солнца на рисунке. Оно сверкнуло у него под ладонью, и оба отпрянули.

Али боязливо разглядывал фреску.

– А ты еще спрашиваешь, почему я не горю желанием перебираться в дом, где хозяйничают мертвые Нахиды?

Мунтадир скорчил мину.

– Обычно все не так плохо. – Он кивнул на одну из фигур на потрескавшемся гипсе. – Ты знаешь, кто это?

Али присмотрелся. Фигура была похожа на человека – мужчину со струящейся белой бородой и серебряным нимбом вокруг головы в короне. Он стоял на фоне алеющего солнца, положив одну руку на спину ревущего шеду, а другой обхватив посох с восьмиконечной печатью. Точно такой же формы, как на виске Гасана.

– Это Сулейман, – догадался Али. – Мир его дому.

Он изучил остальную картину.

– По-моему, здесь изображено вознесение Анахид, когда она получила свой дар и Сулейманову печать.

Кафтан Сулеймана был залит синей краской.

– Странно, – отозвался Мунтадир. – Любопытно, почему именно сегодня фреска решила исправить ошибку четырнадцативековой давности.

Али сжал губы. Его взгляд упал на склоненную женскую фигуру у ног Сулеймана. Видна была только ее спина, но вытянутые кончики ушей выдавали в ней джинна. Точнее, дэва. Анахид. Прародительница своего рода.

По его позвоночнику пробежала дрожь.

– Не знаю. Но, думаю, нам стоит ее уничтожить.

– Подними руку выше.

Нари подняла локоть и покрепче стиснула кинжал.

– Вот так?

Дара нахмурился.

– Нет.

Он подошел ближе и поправил положение ее руки. Дымный запах защекотал ей ноздри.

– Расслабься. Ты должна почувствовать себя свободнее. Ты бросаешь нож, а не забиваешь человека палками.

Он задержал руку на ее локте, согревая ее шею своим дыханием. Нари задрожала. О расслаблении было проще сказать, чем сделать, когда привлекательный дэв был так близко. Только когда он отошел, она смогла сосредоточиться на узловатом стволе дерева. Нари бросила нож, тот просвистел мимо цели и приземлился где-то в кустах.

Она выругалась, а Дара расхохотался.

– Не уверен, что нам удастся сделать из тебя приличного воина.

Он протянул руку, и кинжал прилетел к нему в раскрытую ладонь.

Нари посмотрела на него с завистью.

– Научишь меня так?

Он вручил ей нож.

– Нет. Сколько раз я тебе говорил…

– …магия непредсказуема, – подхватила она и снова швырнула нож.

Она готова была поклясться, что на этот раз клинок приземлился ближе к дереву, или же она просто выдавала желаемое за действительное.

– Ну и что? Неужели ты меня боишься?

– Да, – ответил он честно. – Откуда мне знать, вдруг ты запустишь в нас полсотни таких ножей?

Что ж, может, он и прав. Нари отмахнулась, когда он попытался вернуть ей нож.

– Нет, с меня хватит на сегодня. Давай просто отдохнем? Мы все время куда-то спешим, как будто…

– Как будто у нас на хвосте стая ифритов? – Дара вопросительно выгнул брови.

– Если как следует отдохнуть, то и дорога пойдет быстрее, – ответила она и, взяв его за руку, потащила к месту их скромного привала. – Пойдем.

– Дорога пойдет быстрее, если не таскать за собой тюки краденых вещей, – парировал Дара.

Он отломил веточку от сухого дерева, и она тут же воспламенилась в его ладони и сгорела дотла.

– Зачем тебе столько одежды? А апельсины ты даже не ешь… и это я еще молчу про флейту, которая абсолютно бесполезна.

– Эта флейта из слоновой кости, Дара. Она стоит больших денег. И потом… – Нари раскинула руки, любуясь вышитой туникой и сапогами из коричневой кожи, которые она утянула с прилавка, когда они проезжали очередной портовый городок. – Я просто хочу, чтобы мы ни в чем не имели нужды.

Они вышли к разбитому лагерю, хотя это было слишком мягкое определение для описания крошечной опушки, куда Нари побросала их пожитки, предварительно утоптав траву. Лошади бродили на далеком лугу, под корешок объедая местную зелень. Дара склонился над погасшим костром и разжег его одним щелчком пальцев. Языки пламени потянулись ввысь и выхватили темную татуировку на его угрюмом лице.

– Твои предки пришли бы в ужас, знай они, как легко ты прибегаешь к воровству.

– Судя по твоим рассказам, мои предки пришли бы в ужас, знай они об одном моем существовании. – Нари достала тугой узелок с горбушкой черствого хлеба. – Так уж устроен мир. В Каире кто-то наверняка уже проник ко мне домой и украл все мои вещи.

Он подбросил в костер сломанную ветку, взметнув в небо искры.

– И это твое оправдание?

– Одни крадут у меня, я краду у других, а те, у кого украла я, рано или поздно сами возьмут что-то, что им не принадлежит. Замкнутый круг, – добавила она веско, вгрызаясь в черствую горбушку.

Дара внимательно посмотрел на нее, прежде чем ответил:

– С тобой явно что-то не так.

– Не иначе наследственное по линии Дэвов.

Он нахмурился.

– Твоя очередь забирать лошадей.

Нари застонала. Ей совсем не хотелось уходить от огня.

– А ты что будешь делать?

Дара вынул из сумы старый котелок, который Нари стащила по пути, мечтая съесть хоть что-нибудь, кроме манны. Наслушавшись за столько дней ее жалоб на рацион, Дара вызвался сообразить что-нибудь новенькое. Но Нари не питала больших надежд. На данный момент ему удалось «приготовить» лишь какую-то сероватую еле теплую похлебку, которая попахивала гулями.

Пока Нари вернулась с лошадьми, успела опуститься ночь. Темнота в этих краях была такой густой, что ощущалась на ощупь. Тяжелая, непроницаемая чернота, в которой ничего не стоило сбиться с пути, если бы свет от костра не направлял ее. Даже плотное покрывало звезд в небе не разреживало эту темень: их свет перехватывали окружавшие белые горы. Дара сказал, что они были белы от снега. Нари с трудом могла представить, как это. Страна была совершенно чужой для нее, и, хотя все вокруг было ново и где-то даже прекрасно, она тосковала по шумным улицам Каира, базарным толпам и торгующимся купцам. Она тосковала по золотой пустыне, обнявшей их город, и по широкому коричневому Нилу, змеящемуся по нему.