Закончив туалет, Марианну снова отнесли на кровать, уже постеленную и открытую, с простынями из алого шелка. Одна из женщин взяла поднос и поставила на маленький столик у изголовья. Затем, выстроившись в ряд, три странные камеристки одновременно слегка поклонились и гуськом ушли.

Уже когда последняя исчезла, Марианна, слишком изумленная, чтобы проявить свои чувства, заметила, что они унесли ее одежду, и она осталась в этой комнате без всякого покрова, кроме своих длинных волос и, разумеется, различных принадлежностей постели, в которую сочли должным ее уложить.

Намерение, с которым эти женщины оставили ее совершенно нагой на открытой постели, было настолько явным, что приступ гнева мгновенно смел блаженное состояние Марианны после ванны. Просто ее приготовили и положили на жертвенный алтарь, чтобы удовлетворить желание их хозяина, как некогда девственниц или белых коров приносили в жертву варварским божествам. Ей только не хватало венка из цветов на голову!..

Эти три женщины, безусловно, рабыни, купленные Дамиани у какого-нибудь африканского работорговца, но нетрудно догадаться о месте, которое занимала самая красивая из них при этом отверженном! Несмотря на мягкость ее движений, когда она массировала тело новоприбывшей, глаза ее выдавали чувства, в которых нельзя было ошибиться: эта женщина ненавидела ее и, без сомнения, видела в ней опасную соперницу и новую фаворитку.

Это слово, возникнув в сознании Марианны, заставило ее покраснеть от стыда и ярости. Быстро сдернув одну из шелковых простынь, она закуталась в нее так плотно, словно мумия в повязках. И сразу же почувствовала себя лучше, более уверенной в себе. Разве сохранишь достоинство перед врагом, будучи раздетой, как рабыня на базаре?

Экипировавшись так, она сделала тур по комнате в поисках выхода, какой-нибудь дыры, чтобы выскользнуть на свободу. Однако, кроме двери, низкой и мрачной, настоящей тюремной двери, вделанной в более чем метровой толщины стену, было только два узких окошка, выходивших в глухой внутренний двор. Кроме того, снаружи они защищались железными решетками.

С этой стороны бегство было невозможно, если только не перепилить решетку и рискнуть падением на булыжное дно чего-то вроде колодца, который, возможно, и не имел выхода. Оттуда доносился неприятный запах сырости и плесени.

Однако там должен находиться какой-нибудь проход, дверь, может быть, или окно, потому что она видела, как по двору потоком воздуха кружило листья. Но это всего лишь предположение, и, кроме того, как бежать без одежды из жилища, куда добираются только по воде? Плыть закутанной в простыню невозможно, и Марианна не могла представить себя появляющейся, как Венера при рождении, из вод Большого канала и ищущей в таком наряде убежище в городе.

Упав духом, она с тяжелым сердцем вернулась и села на кровать, пытаясь хоть немного собраться с мыслями и усмирить страх. Это оказалось не так легко!.. Ее взгляд упал на приготовленный для нее поднос. Машинально она подняла одну из верлевых крышек, закрывавших два сосуда с блюдами, стоявшими на кружевной салфетке рядом с золотистым хлебцем и графином вина цветного муранского стекла, изящно изогнутым, как шея лебедя.

Из-под крышки вырвался аппетитный аромат. Этот сосуд содержал какое-то рагу, такое душистое, что ноздри молодой женщины затрепетали. Она наконец заметила, что сильно голодна, и, взяв золотую ложку, погрузила ее в соус красивого цвета карамели. Но внезапная боязнь пронзила сознание Марианны, и ложка остановилась на полпути ко рту: кто может поручиться, что это привлекательное блюдо с экзотическим запахом не содержит какой-нибудь наркотик, способный отдать ее в руки врага такой же беззащитной, как муха в паутине, когда ее разум попадет в ловушку дурмана?..

Опасения оказались сильнее голода. Марианна отложила ложку и сняла другую крышку. Второе блюдо состояло из риса, но приготовленного под таким необычным соусом, что пленница отказалась и от него.

Она уже достаточно боялась неминуемого момента, когда усталость свалит ее с ног и вынудит отдохнуть. Бесполезно идти самой навстречу опасности.

С тяжелым вздохом она впилась зубами в хлебец, единственный, казавшийся ей безобидным, но совершенно недостаточный, чтобы утолить ее голод. Марианна понюхала графин, отставила в сторону и, снова вздохнув, встала с кровати, запутавшись в укутывавшей ее простыне, и сделала несколько глотков из большого серебряного кувшина, который чернокожая принесла для ее туалета.

Вода оказалась тепловатой, с довольно неприятным привкусом тины, но она немного утолила все больше мучившую ее жажду. Несмотря на толщину стен, царившая в Венеции жара, не уменьшившаяся даже с наступлением ночи, проникла внутрь и, казалось, сделалась еще более угнетающей. Алый шелк простыни прилип к телу Марианны, и ей захотелось хоть на мгновение сбросить ее и растянуться нагишом на плитках пола, которые немного охлаждали ее ноги. Но эта простыня была ее единственной защитой, ее последним оплотом, и она не без отвращения решила вернуться в постель, которая вызывала у нее почти такую же тревогу, как и кушанья на подносе.

Едва она успела расположиться, как вошла черная красавица и скользнула к кровати неслышным шагом хищника.

Марианна инстинктивно отодвинулась назад и съежилась между подушками. Но, равнодушная к этому движению защиты, которое могло означать как страх, так и отвращение, женщина подняла обе крышки с кушаний. Из-под выкрашенных синим век блеснул иронический взгляд. Затем, взяв ложку, она принялась есть так же спокойно, как если бы она была одна. Очень быстро оба сосуда и графин опустели. Вздох удовлетворения завершил трапезу, и Марианна не могла не признать эту мирную демонстрацию гораздо более оскорбительной, чем град упреков, ибо в ней была насмешка и пренебрежение. Этой особе, похоже, доставило большое удовольствие показать, что ее осторожность похожа на трусость.

Задетая за живое и к тому же не видя причин оставаться голодной, Марианна сухо заявила:

– Я не люблю такие кушанья. Принесите мне лучше фрукты!

К ее великому удивлению, чернокожая согласно опустила веки и сейчас же хлопнула в ладоши. Немедленно появившейся ее компаньонке она адресовала несколько слов на незнакомом гортанном языке. Марианна впервые услышала ее голос. У него оказался странный низкий тембр, почти без модуляций, очень подходивший к этой загадочной особе. Но одно было точно: если эта женщина не говорила на итальянском, который употребила Марианна, она, по крайней мере, прекрасно ее поняла, ибо через несколько минут появились заказанные фрукты. И к тому же она не была немая.

Ободренная этим результатом, Марианна выбрала персик, затем очень естественным тоном попросила принести ее одежду или хотя бы ночную рубашку. Но на этот раз чернокожая красавица покачала головой.

– Нет, – решительно сказала она, – хозяин запретил!

– Хозяин? – возмутилась Марианна. – Но этот человек не хозяин здесь! Он мой слуга, и ничто во дворце моего супруга не принадлежит ему.

– Я… Я ему принадлежу!..

Это было сказано с внешним спокойствием, но за простотой слов скрывалась неудержимая страсть. Марианну это ничуть не удивило. С того момента, как она увидела темнокожую красавицу, она ощутила интимные узы, связывавшие ее с Дамиани. Она была одновремено и его рабыней, и возлюбленной, она потворствовала его порокам и, без сомнения, покоряла его могуществом своей чувственной красоты. Если бы было иначе, присутствие в этом венецианском дворце такого странного трио трудно объяснить. Пленница не успела задать вопрос, который рвался с ее губ. Дверь распахнулась, пропуская самого Маттео Дамиани, по-прежнему в раззолоченной далматинке, но невероятно пьяного.