Голубые глаза прошлись по вестибюлю и вновь надолго уставились на меня: их обладатель оценивал, медленно осознавал то, что я сказала. Наконец он сунул книжку в карман и в улыбке – холодной, деланой и вымученной – показал еще несколько зубов.

– Ладно, – сказал он.

Мы поднялись – причем он вскочил с легкостью, удивительной для такого тучного человека, – и направились к лифтам, точно безобидные постояльцы. Я нажала кнопку, и лифт пошел вверх; мы избегали смотреть друг на друга прямо, но краем глаза следили в зеркало за каждым движением, а Рыжий Ус не спускал глаз с моей правой руки, которой я сжимала в сумке газовый баллончик. Хороша я буду, если промахнусь, мелькнула дурацкая мысль. Но баллончик не понадобился. Доехав до четвертого этажа, мы молча прошли по коридору, я открыла дверь номера и благоразумно посторонилась.

– Твою мать… – выдохнул мой спутник, переступив порог.

Тощая Рожа по-прежнему лежала на полу так, как я ее оставила, – ничком и связанная. В кино человек, получив несколько ударов по голове, вскакивает как ни в чем не бывало и вновь бросается в схватку, но то в кино. В жизни обычно бывает иначе. Бывают сотрясения мозга, ушибы мозга, кровоизлияния и тому подобные прелести. К моему облегчению – я боялась, что переусердствовала напоследок, – Тощая Рожа была в полусознании и постанывала глуховато и утробно. Ковер был немного выпачкан кровью, а на носу и на верхней губе у Тощей Рожи уже запеклась коричневатая корка. На лбу имелся огромный лиловый кровоподтек, глаза страшно заплыли. Вид был такой, что я сама испугалась, и потому рада была, что ею займется Рыжий Ус.

– Твою мать… – повторил он, опустившись на колени, и спросил недоверчиво: – Это ваша работа?

– Я же сказала: она упала. Несколько раз.

Развязывая узлы, он послал мне взгляд, где было поровну укоризны и восхищения. Ее не так-то просто привести в такой вид, казалось, говорил он. Надо быть либо очень везучим человеком, либо еще большей стервой, чем она. Намного большей.

– Лед в мини-баре есть?

– Ей, пожалуй, сейчас не до коктейлей, – ядовито ответила я.

Он воспринял мой сарказм флегматично.

– Я спрашиваю, есть или нет?

– Нет.

– Тогда я вас попрошу холодной водой намочить как следует несколько полотенец.

Он вполне владел собой. И было похоже, что, вопреки своей мирной наружности, привык к подобным ситуациям. Мне вспомнилось, как в руке у него сверкнуло лезвие ножа, когда я валялась на снегу в Вероне рядом с бедолагой, которого приняли за Снайпера. Может, зря я его привела в номер? Сама себе подстроила новую ловушку. В ванной, смачивая под краном полотенца, я искала взглядом, чем можно отбиться, и ничего не нашла. Потом вспомнила о цветочной вазе на бюро. В случае чего дополнит газовый баллончик.

– Помогите мне, – сказал Рыжий Ус.

Вдвоем мы подняли Тощую Рожу и свалили на кровать. Женщина очнулась окончательно, негромко постанывала, и заплывшие глаза из-под сбившихся колтуном волос смотрели на нас остекленело: она пыталась понять, кто мы. Рыжий Ус вытер ей кровь под носом, а потом обложил ее лицо мокрыми полотенцами. Я расположилась неподалеку от вазы, а руку по-прежнему держала в сумке, на спрее. И прикидывала расстояние.

– Ну как она? – осведомилась я чуть погодя.

Он взглянул на меня с каким-то опасливым любопытством. Вероятно, спрашивал себя, почему я так спокойна и не закатываю скандал.

– Ничего. Могло быть хуже. Нос не сломан.

– Сможешь ее забрать?

– Наверно. Она скоро встанет… Темные очки есть?

– Зачем тебе?

Он показал на женщину, все лицо которой, кроме маленькой щелки, оставленной для дыхания, было облеплено полотенцами.

– Она же не может пройти через холл в таком виде. Переполох поднимется.

Я открыла сумку, достала очки и бросила ему. Он ловко поймал. Впервые за все время светлые глаза смягчились. Стали почти доброжелательны. Кроличья улыбка еще чуть приподняла рыжеватые усы.

– Похоже, как тайные агенты вы с ней не очень-то блещете, – заметила я.

Он не стал возражать. А лишь издал тихий, сдержанный смешок, который придавал ему обманчиво благодушный и простецкий вид, а закрученные усы – какую-то забавную изысканность. Ему бы килограмм десять-пятнадцать скинуть, подумала я, да сантиметров на двадцать подрасти, да убрать пузо, натянувшее сорочку, – и был бы, в сущности, совсем недурен.

– Я хочу поговорить с Бискарруэсом, – напомнила я.

Он с любопытством смотрел на меня несколько мгновений, а улыбка меж тем медленно гасла у него на губах. Интересно, что он знает о моей жизни? И давно ли за мной следит? Эта мысль вдруг – неизвестно почему и невольно – смутила меня. И от этого я пришла в ярость.

– Бискарруэс, – повторила я сухо.

Он как будто не слышал. Смотрел на свою напарницу, которая, жалобно, болезненно постанывая, постепенно приходила в себя.

– Так ее отделать – задача не из простых… – отметил он, словно объективно отдавая мне должное.

– Да уж. Зато теперь мы с нею квиты. За Верону.

Он на миг всерьез задумался. Потом слегка, как бы через силу, кивнул.

– Вы не подумайте… В этом не было ничего личного. Мы же действовали не против вас.

– Наши отношения зашли так далеко, что теперь уже можно на «ты», – саркастически рассмеялась я.

Он замялся лишь на мгновение.

– Так вот это было не против тебя.

– Не против меня и не против бедняги райтера, который подвернулся под горячую руку… Вы его спутали со Снайпером.

– Вот именно. Вышло недоразумение.

– Ага. В ходе которого мы чудом остались живы.

Он уклончиво и даже как-то устало развел руками. Понимать следовало так, что жизнь изобилует моментами, когда человека могут пришибить по ошибке или случайности. Глупо искать виноватых.

– Бискарруэс, – снова напомнила я. – И больше повторять не стану.

Будто сомневаясь, он на миг задержал на мне изучающий взгляд. Я же напряглась и не выпускала из поля зрения вазу. Наконец он достал из кармана телефон, набрал номер и, когда на том конце отозвались, сказал лаконично:

– Она здесь.

Потом протянул мне трубку, а я вышла с нею в коридор.

Когда я вернулась в номер, Тощая Рожа на вид уже совсем оправилась. Рыжий Ус усадил ее в постели, подпер подушками. Снял мокрые полотенца. Сквозь намокшие пряди волос виднелся большой кровоподтек на переносице, темные глаза-щелочки в припухших веках смотрели на меня с ненавистью.

– Хочет говорить с тобой, – сказала я толстяку.

Тот поднес телефон к уху и довольно долго слушал в молчании, перемежая его лишь односложными междометиями, выражавшими согласие. Последние, впрочем, произносились с легким оттенком сомнения, хотя возражений так и не прозвучало. Наконец он дал отбой, спрятал телефон и в явной растерянности воззрился на меня.