– Четверо против одного. Вернее, против одной, но он не знал и того, что я – женщина. Как вы заметили, я предпочитаю мужскую одежду.

– В этом весь Ланс. Рыцарь без страха и упрека. Такие, говорят, перевелись пару сотен лет назад, с той поры, как ученые монахи придумали порох.

– В Браккаре тоже ценят людей чести. И я – Дар-Вилла тер Нериза из Дома Алой Звезды не привыкла оставаться в долгу. Думаю, вдвоем мы сумеем вызволить Ланса альт Грегора, величайшего менестреля всех времен и народов. Обидно будет, если дар его погибнет на плахе палача или на виселице.

– Или в садке с миногами у короля Ак-Орра тер Шейла.

– Дался вам всем этот садок! – усмехнулась островитянка. – Хоть кто-нибудь из вас, обитателей материка, его видел?

– Я не видел, клянусь честью, но мне рассказывали…

– То-то и оно. Никто не видел. Зато все пересказывают друг другу. Давайте не будем обсуждать способы казни на наших островах. Хорошо?

– Хорошо.

– Но вы согласны остаться и принять участие в этом заговоре…

– В заговоре обреченных?

– Не таких уж и обреченных, как может показаться на первый взгляд.

– Ладно. Я согласен. Пускай Ланс и отказался пожимать мне руку.

– Думаю, у него будет время в подземелье, чтобы поразмыслить о своих поступках, понять, кто истинный друг, а кто враг. Темницы обычно располагают к такому времяпровождению.

– А вы откуда знаете?

– Давайте, пран Коэл, оставим между нами хотя бы немного недоговоренностей. В женщине должна быть некая тайна, вы не находите?

– Пусть будет по-вашему, прана Дар-Вилла, – поклонился Коэл, на этот раз позволив губам растянуться в какое-то подобие улыбки.

– Вот и договорились.

Островитянка толкнула дверь и первой шагнула через порог.

Как всегда, Ланс пробудился, словно по сигналу свыше. Неважно, как с вечера ложился спать менестрель – трезвый или пьяный, смертельно уставший или хорошо отдохнувший, простуженный или совершенно здоровый, он просыпался всегда приблизительно в одно и то же время, в начале первой стражи или даже чуть раньше – незадолго до окончания шестой. Так случилось и в этот раз.

Альт Грегор раскрыл глаза, мучительно вспоминая, где же остался ночевать прошлым вечером, не прокутил ли все деньги до последнего медяка, не устроил ли пьяную драку? Память отказывалась служить. Такое с ним бывало и раньше. Нечасто, но бывало. Когда наутро друзья рассказывали, что же они творили вместе вчерашним вечером, а он улыбался, поддакивал, но ловил себя на мысли, что ничего не помнит. Хотя, по утверждению собутыльников, веселился наравне со всеми и не падал под стол.

Страшно болела голова.

Даже не хотелось шевелиться.

А еще тьма… Она окружала со всех сторон. От нее веяло холодом и сыростью.

И вонища… В комнате Регнара с «настоявшейся» ночной вазой смердело куда меньше.

Он что, так напился вчера, что уснул в выгребной яме?

И тут Ланс вспомнил.

Не все, конечно, но отдельные куски вчерашнего дня встали перед глазами.

Баронесса Кларина.

Реналла, роняющая из рук шитье.

Пран Гворр с перекошенным от ненависти лицом.

Пьяный угар в безымянной забегаловке.

Загадочные темные фигуры, заступающие ему путь…

Так вот почему болит голова…

Ланс осторожно, кончиками пальцев ощупал лоб. Над правой бровью вздулась «шишка», сверху которой запеклась тонкая корочка крови.

– Канальи… – прошипел менестрель пересохшим горлом.

Схватился за пояс. Ни шпаги, ни кинжала.

Осознание неизбежного вцепилось в его сердце когтями.

Темнота. Оружие отобрали. Лежит он… Да, на соломе, причем на весьма грязной и сопрелой.

Темница.

Менестрель с трудом перевернулся на живот и встал на четвереньки. Тут же его стошнило. Желчью и остатками вина. При попытке подняться на ноги стошнило еще раз.

Чтобы не упасть лицом в собственную блевотину, Ланс отполз в сторону, сгреб солому в кучу и снова прилег. Если это караулка стражи, то есть надежда договориться. Правда, ни единого медяка у него не осталось. И занять не у кого… Но можно попытаться всучить стражникам шпоры – они посеребренные. Или перевязь, довольно новую. А перстень? У него же был фамильный перстень с гербом Дома… А вот как раз перстень лучше спрятать. Незачем указывать лишний раз на свою принадлежность к Дому Багряной Розы.

Альт Грегор сжал кулак и не обнаружил перстня.

Ну вот… И его украли.

Или пропил вчера? Да нет, не мог. До какого бы скотского состояния ни удавалось напиться Лансу, он никогда даже не пытался пропить что-то из последних реликвий Дома – перстня и шпаги. И вот теперь в одну ночь потерял обе.

Молодец…

Ему с трудом удалось подавить желание ударить себя кулаком в нос. Глупость и никому не поможет. Лучше подумать, что он будет рассказывать стражникам, которые заявятся после рассвета, дабы поговорить с нарушителем порядка.

Как назло, ни одной дельной мысли в голову не лезло. Зато очень хотелось похмелиться. И холод пробирал до костей. Все-таки зима, а обогревать заключенных в тюрьмах в Аркайле пока не догадались. Тут на добропорядочных горожан топлива не хватает.

Ланс пытался согреться, засунув ладони в рукава и подтянув колени к животу.

Помогало мало.

Тяжким грузом давила вчерашняя ссора с новым герцогом. Нет, если рассудить по совести, альт Грегор все равно поступил бы так, как он поступил. И в зубы Гворру дал бы за оскорбление Реналлы, и кинжал отнял бы, не позволив прирезать себя, словно молодого барашка, и выставил бы точно так же. Даже об ударе рукояткой шпаги по сиятельному темени он не сожалел. Обидно, что после всего этого не отправился прямиком в Кевинал, в отряд Жерона альт Деррена хвастаться приключениями, а позволил себе напиться и, как последний болван, угодил в западню. Теперь и судьба гнедого коня, взятого под честное слово у Пьетро альт Макоса, предрешена. Конюшня проплачена на три дня вперед. Ну, положим, хозяин подождет еще пару-тройку дней, да вот вряд ли менестрелю удастся выпутаться из той ловушки, в которую он угодил по пьяной лавочке, за этот срок. Значит, коня заберут и попросту продадут за бесценок барышникам. Пьетро такого не простит.

Так и не сумев согреться и заснуть хотя бы ненадолго, Ланс поискал плащ. Нашел. Только вначале принял за груду мокрого тряпья. Нет, укрываться такой одеждой решительно невозможно. Но возня на месте слегка привела альт Грегора в чувство. Если до сих пор главным органом чувств, которое помогало ему осознавать себя в темнице, было обоняние, то теперь вернулись зрение и слух.