Теперь он опять обрел способность видеть ночью. На прогалине была полнейшая тишина, и в этой тишине он расслышал, как шкура Фа обдирает дряхлую кору на мертвом дереве, а это значило, что она спускается на землю. Ощущение неотвратимой опасности овладело Локом; при мысли, что вот сейчас они перехитрят этих людей, несмотря на все их непостижимые уловки, что Фа подкрадывается к ним, у него перехватило горло, так что он не мог вздохнуть, и сердце заколотилось, сотрясая все его тело с головы до ног. Он стиснул трухлявый ствол и спрятался за вьюнком, зажмурив глаза, безотчетно возвращаясь к тем часам, которые они провели на мертвом дереве более или менее в безопасности. Запах Фа донесся с той стороны, где раньше пылал костер, теперь он сопереживал с нею видение и увидал пещеру, возле которой огромный медведь когда-то встал на дыбы. Запах Фа больше не доносился снизу, видение ушло, и он знал, что Фа превратилась в глаза, уши и нос, бесшумно подползая к пещере у кострища.

Сердце его колотилось уже не так отчаянно, и он решился опять взглянуть на прогалину. Луна выплыла из-за плотного облака и окропила лес тусклым голубоватым светом. Он увидал Фа, она залегла, припала к земле, вдавившись в нее всем телом на расстоянии не больше чем в два ее роста от темного холмика на месте костра. Вслед за первым облаком наплыло второе, и всю прогалину объяла темнота. Лок услышал, как у кустов, которые преграждали путь на тропу, страж заперхал и с трудом поднялся на ноги. Потом стало слышно, как его рвет, и раздался протяжный стон. Чувства Лока смешались. У него мелькнула смутная мысль, что новые люди решили остаться здесь навсегда; они встанут, и начнут разговаривать, и будут настороже или беспечны, глубоко уверенные в своем могуществе, считая себя в полнейшей безопасности. К этому примешалось еще видение, он увидал, как Фа не осмеливается первой побежать по бревну, плавающему в воде возле уступа; теплое чувство, которое его охватило, и неодолимое желание быть рядом с ней тесно слились со всеми остальными чувствами. Он шевельнулся под покровом вьюнка, раздвинул листву со стороны реки и нащупал сучья, которые торчали из ствола. Он стал спускаться раньше, чем его чувства успели перемениться и превратить его в прежнего покорного, робкого Лока; он спрыгнул в высокую траву под мертвым деревом. Теперь им целиком завладела мысль о Лику, и он пополз мимо дерева, чтоб отыскать пещеру, где она была. Фа подбиралась к пещере справа от кострища. Лок взял левей, упал на четвереньки и пополз к пещере, которая была за долблеными бревнами и кучей неразобранных мешков. Бревна лежали там, где люди их оставили, будто и они тоже хлебнули медового зелья, а ноги старика все торчали из ближнего бревна. Лок спрятался за ним и осторожно понюхал свесившуюся ногу. На ней не было пальцев или, вернее — теперь он подобрался совсем близко, — она была обернута шкурой, как бедра новых людей, и от нее исходил острый запах бычьей кожи и пота. Лок поднял глаза и глянул за боковину бревна. Старик лежал внутри, вытянувшись во весь рост, рот его был разинут, он храпел, выдувая воздух через тонкий длинный нос. Шкура Лока ощетинилась, он в испуге припал к земле, будто глаза старика были открыты. Потом сжался в комок средь взрытой земли и высокой травы возле бревна и теперь, когда нос его привык к запаху старика, перестал обращать внимание на этот запах и стал разбирать другие. Бревна были сродни морю. Белизна на их боковинах была морской белизной, горькой и навевавшей воспоминание о прибрежных песках и пенистом, неуемном прибое. Был тут и запах сосновой смолы — чего-то густого и липучего, запах, который нос Лока легко определил, но сам он не знал слова, чтоб его назвать. А еще были запахи многих мужчин, и женщин, и детей, и, наконец, самый смутный, но сильный запах, который состоял из многих, только их уже нельзя было распознать, потому что все они давным-давно слились воедино.

Лок унял свою дрожь, теперь шкура его больше не щетинилась, и он пополз мимо бревна, покуда не добрался до того места, где неподалеку от горячего, но уже мертвого кострища были разбросаны округлые камни. От них по-прежнему исходил стойкий, особенный дух, такой сильный, что Лок внутри головы видел его как сияние или облако над дырами, в верхних концах камней. Запах этот был как у новых людей, он отвращал и неудержимо влек к себе, пугал и соблазнял, он был как сытая женщина и в то же время как ужас, который исходил от оленя и от старика. Локу так живо вспомнился олень, что он опять сжался в комок; но он не мог припомнить, куда же ушел олень или откуда пришел, он помнил только, что олень появился, выйдя из-за мертвого дерева. Тут он повернулся, поднял глаза и увидал мертвое дерево, оплетенное густым вьюнком, огромное, с лохматой кроной, словно нависающей из облаков, как вставший на дыбы пещерный медведь. Лок быстро пополз к шалашу, который был слева. Страж у кустов терновника опять застонал.

Лок, руководимый нюхом, таясь под склоненными ветвями, приблизился к пещере с задней стороны и обнаружил там мужчину, еще мужчину, а рядом еще одного. Запаха Лику он не учуял, разве только некий запах вообще проник в его ноздри, такой слабый, что его почти и не было вовсе, но Лок сознавал, что запах этот, вероятно, как-то связан с Лику. Где бы он ни принюхивался к земле, сознание это упорно оставалось, но выследить источник он никак не мог. Он осмелел. Прекратив бесплодные поиски наугад, он подобрался к открытому входу в пещеру. Делая ее, люди сперва поставили торчмя две толстые палки, а сверху уложили поперек еще одну, длинную. Потом поверх длинной палки навалили наклонно бессчетное множество веток, так что на прогалине возник отлог из зеленой листвы. Всего таких отлогов оказалось три, один слева, другой справа, а третий меж кострищем и кустами терновника, где был страж. Обрубленные концы веток были вогнаны в землю по кривой черте. Лок пополз к концу этой черты и с осторожностью просунул голову внутрь. Шумное дыхание и храп, которые исходили от лежавших внутри, были громкими и прерывистыми. Кто-то спал так близко от лица Лока, что до спящего легко можно было дотянуться рукой. Спящий заворчал, рыгнул, перевернулся на бок, и рука его вскинулась так, что ладонь задела лицо Лока. Он отдернулся, весь дрожа, потом, пригнувшись, опять подался вперед и обнюхал руку. Она была бледная и слегка поблескивала, немощная и безобидная, как рука Мала. Но она была уже и длинней и отличалась особенным цветом, белизной с мертвенным, как у гриба, отливом.

Оставалось узкое пространство меж этой рукой и тем местом, где ветки косо вонзались в землю. Лок увидал внутри головы Лику, она была так ошеломительно близко и притом так далеко спрятана, что он, повинуясь властному чувству, решительно двинулся вперед. Он не знал, каких именно действий это чувство от него требует, но знал наверняка, что должен немедленно что-то сделать. Он бесшумно пополз вперед через узкое пространство, как змея вползает в нору. Там дыхание повеяло прямо на него, и он окаменел. Чье-то лицо оказалось так близко от его лица, что он мог с легкостью дотянуться рукой. Он почувствовал касание необыкновенных волос, увидал бессмысленно удлиненную голову, похожую на костяной утес, которая высоко вздымалась над бровями. Увидал он и тускло поблескивающий глаз под узким прищуром век, неровные волчьи зубы и почуял на своей щеке дыхание с медово-кислым запахом. Лок-внутренний теперь сопереживал вместе с Фа видение, полное ужаса, но Лок-внешний был спокоен, безоглядно смел и холоден как лед.