что он словно укоренился здесь, его достоинство и авторитет питаются из тех же источников, что и деревья. Толстой на этих рисунках под стать дубу, словно Репин, потрясенный мрачной картиной насилия, лицемерия и вырубленных лесов – явлений, отрицающих возможность благополучного сосуществования человека или природы, – нашел отдушину в символах благородства и плодородия.

Репинские изображения Толстого за косьбой, просто стоящего босиком на зеленом лугу, или за чтением под кроной могучего дерева одновременно утешают и призывают к действию. Быть может, предполагает Репин, именно коса может прийти на место топора или полицейской нагайки[163].

Сам Толстой являет собой другой пример реакции русской интеллигенции на лесной вопрос, начавшейся еще в годы его молодости и протянувшейся в какой-то степени до наших дней, поскольку некоторые из посаженных им деревьев еще сохранились[164]. В молодости Толстой, как и многие дворяне, получившие землю по наследству, рубил и продавал свои леса, для того чтобы расплатиться с долгами. Родовое имение, унаследованное им в 1847 году, было запущено опекунами, крестьяне Ясной Поляны разорены, а большая часть леса вырублена [Семенов 1954: 2].

И. Е. Репин. Лев Николаевич Толстой на отдыхе в лесу (1891).

Публикуется с разрешения Государственной Третьяковской галереи, Москва. Фото предоставлено Lebrecht Music & Arts

Поначалу получивший наследство Толстой следует расточительной политике своих предшественников; в письме за февраль 1849 года брату Сергею он жалуется на нехватку средств:

…мне деньги как можно больше нужно, во-первых, чтобы жить здесь, во-вторых, чтобы расплатиться с долгами в Москве. Ежели хлеба недостаточно, чтобы мне в скором времени доставить сверх 250 и 500 р. сер., о которых я уже писал, еще 800 р. сер., так, ради Бога, продай Савин лес или, ежели же и этого мало будет, то у Копылова за вычетом процентов вперед еще возьми; при продаже Савина леса первое условие: все деньги вперед[165].

Но поездка Толстого на Кавказ и его служба в царской армии там и в Крыму стали причиной глубинных личностных изменений – в это время было положено начало его литературной карьере и зародилось желание зажить в Ясной Поляне жизнью, объединяющей труд и семейные ценности. С 1856 года до его смерти более чем через полвека Ясная Поляна оставалась для Толстого неиссякаемым источником вдохновения и аргументом для его критики стремительно модернизировавшейся России. Продолжительное, последовательное восстановление лесов имения стало неотъемлемой частью его жизни там, занятием – которое, безусловно, было его призванием, – наглядно показывающим, как именно Толстой понимал борьбу с духом разрушения. К. С. Семенов, трудившийся лесником в усадьбе в XX веке, когда она уже стала музеем-заповедником, говорил, что Ясная Поляна – «это великая книга жизни, хозяйственной деятельности и творчества Толстого. Надо уметь прочитать ее» [Семенов 1954:2].

Карта Ясной Поляны с обозначением тульских засек к северу. Из книги К. С. Семенова «Заповедник: очерк-путеводитель» [Семенов 1956: 94]

Деятельность Толстого в имении одновременно привела к восстановлению этих мест и к созданию творческой атмосферы для написания «Анны Карениной», романа, в котором, среди прочего, присутствуют размышления о лесе и его роли в истории человеческой алчности и щедрости. Толстой и его супруга Софья Андреевна активно занимались практическим лесоводством, посадками, прореживанием леса и прокладкой сточных канав[166]. По оценкам Семенова, Толстой увеличил площади садовых деревьев с 10 гектаров до 40, в то же время расширив лесопосадки со 174 до 440 гектаров, что-то посадив, а чему-то просто позволив вернуться в естественное состояние. Таким образом он «преобразовал природу Ясной Поляны, превратив пашни, склоны оврагов и безлесные берега реки Воронки и ее притока Кочака в лесные насаждения» [Семенов 1954: 1]. Его усилия по увеличению площадей леса привели Толстого в 1857 году к Францу Майеру, новатору-агроному и первопроходцу в вопросах облесения степи, служившему управляющим имения Шатиловых Моховое близ Тулы. Толстой консультировался с Майером по вопросам «разделения полей» и вернулся домой с 7000 саженцев для посадки в Ясной Поляне, среди которых были ели, сосны и липы [Гусев 1957][167].

Участие Толстого в жизни лесов его собственной усадьбы и близлежащих территорий также включало в себя краткую вылазку на поле общественной деятельности: в 1857 году он выдвинул предложение по восстановлению тульских засек, тех самых полос дремучего леса, в которых бродил охотник из тургеневской «Поездки в Полесье».

План Толстого предполагал перекладывание ответственности за заботу о лесах и их сохранение с государства на лесовладельцев. Вот что рассказывает о нем Семенов:

Ничего существенно нового по технике посадок Толстой не предлагал. Он предлагал передавать вырубки во временное сельскохозяйственное пользование, с тем чтобы через 7 или 9 лет пользователи возвращали их в лесничество засаженными сеянцами или саженцами по договоренности. Существенно было другое. Не доверяя лесным чиновникам, Толстой предлагал привлечь к посадкам «вольных предпринимателей», которые будут заинтересованы в использовании земли [Семенов 1954: 4][168].

В конце октября 1857 года Толстой вручил свой план Александру Зеленому из Министерства государственных имуществ; их встреча, как и последовавшая через неделю встреча с самим министром, М. Н. Муравьевым, оставила у Толстого ощущение, что говорил он плохо и все испортил. План принят не был и, быть может, вообще не рассматривался всерьез. Коллеги-писатели Толстого в то же время принимали его инициативы в практическом и правовом лесоводстве за какую-то блажь, отвлекающую от его подлинного писательского призвания. И. С. Тургенев и П. В. Анненков в письмах друг другу выражали недоумение по поводу его проекта «заселения всей России лесами». Тургенев, Некрасов и другие петербургские литераторы могли признавать и даже осуждать уничтожение русских лесов, но потуги Толстого заниматься практическим земледелием производили на них впечатления курьезных.

Вот человек! С отличными ногами непременно хочет ходить на голове. Он недавно писал Боткину письмо, в котором говорит: «Я очень рад, что не послушался Тургенева, не сделался только литератором». В ответ на это я у него спрашивал – что же он такое: офицер, помещик и т. д.? Оказывается, что он лесовод. Боюсь я только, как бы он этими прыжками не вывихнул хребта своему таланту [Тургенев 1960-19686, 3: 175][169].

Как выяснилось, тяжелый труд в Ясной Поляне, включавший в себя самые разнообразные занятия: от обустройства школ до косьбы и рубки деревьев – то есть все, что подпадало под давнее желание Толстого быть не просто «литератором», – не только не «вывихнул», а даже укрепил хребет его дарования. Если Тургенев