Парочка юнцов:

— Я тебе сказала, не хочу.

— А с ним, значит, хотела?

— Да, но только потому, что у меня к нему не было никаких чувств.

Парень разговаривает сам с собой, речь напоминает то бессмысленный, болезненный поток слов, то конспект ответа на экзамене:

— Трансценденция; настоящий прорыв на новый онтологический уровень и преодоление обычного человеческого состояния; путь в реальность и в абсолютное; реинтеграция; соединение души с божественным; возвышение души; переход с земли на небо, из тьмы в свет, свобода. Восхождение часто есть следствие нисхождения в нижний мир, а символы восхождения используются для того, чтобы снова попасть в рай, ибо достигнуть духовной свободы и просветления означает не просто добраться до самого центра, но и преодолеть земные ограничения...

Девушка что-то вполголоса напевает, возможно, сегодня вечером она где-то выступает и сейчас по дороге разогревает горло:

Твой душистый маленький цветочек

Мне разлуку скорую пророчит.

Ложь любую от тебя приму я,

Помнить меня вечно обещай.

Я хочу услышать «не забуду»,

А не только горькое «прощай».

Пробегают трое-четверо подвыпивших болельщиков:

— Ни фига себе...

— Нет, ну ты видел, как он ему нос расквасил?

— Его и сам доктор Живаго теперь не вылечит...

— Сер-би-я! Сер-би-я!

Потом тихо проходит мужчина, он разговаривает с кем-то по мобильному:

— Детка, ты себе просто не представляешь, я весь день не выходил из кабинета, придется остаться на всю ночь. Нет-нет, ты ошибаешься, я не на улице, шум этот просто из открытого окна...

Все смешалось в ушах Исайловича. Ему даже показалось, что он слышит ласточек. Надо же, он и понятия не имел, что где-то здесь у них гнездо... Ему попадались комочки слипшейся грязи, соломинки и перышки, но он думал, что они устроились где-то далеко, под крышей.

Что же касается сверчков, в этом он был уверен. Стояла невыносимо жаркая первая суббота августа, сверчки не умолкали. Даже эти насекомые, упорно прокладывавшие где-то свои дороги, подавали голос откуда-то из-за оконной рамы.

С телевизором все ясно, все понятно, особых вопросов тут нет. Для изображения предусмотрено пять основных настроек: автоматическая, стандартная, динамичная, «фильм» и ручная. Исайлович прекрасно знал технические характеристики каждой из них, он мгновенно приводил и яркость, и контрастность в соответствие тому, что смотрел. Но что делать с изображением в окне...

Гораздо позже, может быть спустя целый час после полуночи, он набрался храбрости, приподнялся и высунулся из окна настолько, насколько ему позволяла железная решетка. Прошло некоторое время, пока его глаза привыкли к темноте. Свет горел меньше чем на половине уличных фонарей. Нигде никого. И тротуар, и мостовая пусты. Большинство окон в огромных домах напротив погашены. И прекрасно видно, как кое-где в квартирах мерцают отсветы телевизионных экранов.

По-прежнему стояла невыносимая жара, это подтверждали и сверчки. Но Исайловичу было холодно. Ему казалось, что холод этот у него внутри. Еще ему казалось, что откуда-то валит снег, и снежинки тают на его щеках. Тем не менее над крышами домов с надстроенными мансардами, над терновым венцом из антенн над всеми зданиями его квартала, над городом, а скорее всего и над всей землей небо было ясным, без единого облачка. Снизу телевизоры. Сверху звезды. Казалось, и те и другие шлют свои сигналы.

Вдруг послышался скрип давно отслужившей свой век детской коляски, нагруженной макулатурой. Ее подкатили к ближайшим мусорным контейнерам двое цыганят. Совсем маленькие, лет по десять, но одежда на них с плеча вполне совершеннолетних. Девочка придерживала мальчика, который свесился через борт внутрь контейнера и вытаскивал оттуда картонки и старые газеты. В иной ситуации Исай-лович давно уже рявкнул бы: «А ну-ка убирайтесь! Вы что, воровать сюда пришли?» Да, так бы он и поступил, но сейчас молчал. Стоял, схватившись обеими руками за решетку. Смотрел и смотрел, то на улицу, то на небо, то на улицу, а потом только на ночное небо... Среди пульсирующих точек прокладывала себе дорогу одна красная. Это, наверное, тот самый самолет, на котором все сегодня куда-то летят. Он не был уверен, что о чем-то думает, но вздрогнул, словно очнувшись от глубокой задумчивости. Сейчас двое цыганят стояли прямо под его окном. Девочка спросила, трудно понять, как она это рассмотрела в темноте:

— Дядя, почему вы плачете?

— Плачу? — изумился Исайлович, машинально прикоснувшись к щекам и вытирая с них какую-то влагу.

— Да, почему вы плачете? — повторила девочка, подняв к нему голову, мальчик рядом с ней держал под мышкой несколько старых картонок и связку газет, потому что на их отслужившей свой век детской коляске уже не поместился бы и клочок бумаги.

— Да нет... — ответил Исайлович неубедительно. — Тебе показалось. Это от снега, от снежинок.

— От снега? От снежинок? Так сейчас же лето... — теперь подал голос и мальчик.

— Да... Но так метет... — спокойно возразил Исайлович. — А теперь идите. Поздно уже...

И сказав это, он отступил на несколько шагов назад, в полумрак квартиры на высоком первом этаже. Дети ушли. Он хорошо слышал их шаги. Тогда он еще раз потрогал свои щеки. Потом разложил диван, достал постельное белье, натянул простыню и взбил подушку.

Выключив ночник, накрывшись не только простыней, но и одеялом, потому что ему по-прежнему было холодно, Исайлович взял дистанционный пульт. Нащупал кнопку включения, нажал ее, плоский экран «Самсунга» внезапно осветился, плененные в нем кристаллы оживились, изображение вернулось, кабельная сеть работала безукоризненно, мелькали программы, от электронного снега не сталось и следа.

— Нет-нет, я не плачу... — повторил он машинально.

Он повторил это еще раз и, почувствовав страшную усталость, установил режим автоматического выключения на пятнадцать минут. Он рассчитал, что потребуется ровно столько времени, что ему не хватает ровно пятнадцати минут, чтобы погрузиться в сон.