– Хм… Звучит так, как будто я роковая красотка, разбившая тебе сердце. – Я улыбаюсь, еще рассчитывая все обернуть в шутку. – Так откуда ты знаешь?

– От твоего отца.

Некоторые люди способны доставлять другим проблемы даже тогда, когда их самих давно нет. Мой отец явно к ним относится. Не зря тетя говорила, что у него осталась в этом мире какая-то тайна.

Тетя, старшая сестра моей матери, иногда забирала нас с Хэйни к себе на какие-нибудь длинные праздники. У нее был дом в пригороде Леувардена и двое сыновей, у которых уже тоже были дети, поэтому у тети часто собирался целый дом народу. Для голландцев это не очень типично, но тетя вообще никогда типичной не была. Она гадала на Таро, на ходу изобретая значения карт, обожала шумные компании, экстравагантные наряды, вкусно поесть и кальвадос. Часто, когда все остальные дети уже спали, она наливала себе бокал и рассказывала мне, как самой старшей из ее племянниц, разные истории – по-взрослому, как есть и не стесняясь в выражениях. После того как отец погиб, тетя забрала нас к себе на несколько дней, чтобы мама могла «прийти в себя». Тогда же, после второго бокала кальвадоса, она рассказала, что, когда я родилась, отец сначала души во мне не чаял, а потом что-то случилось.

– В него будто демон вселился, – говорила она, вновь наполняя свой бокал сверкающим золотистым напитком. – Он обожал тебя, а потом все изменилось за один день, когда тебе было полтора года. Он пошел с тобой на прогулку, а когда вернулся, твои пальчики были в крови – он сказал, что ты взялась за колючую изгородь. Вроде бы не трагедия, все зажило быстро, но Андрис вдруг охладел и к тебе, и к твоей маме, а потом полностью замкнулся. Он начал пропускать работу, брать отгулы и больничные, потом уволился совсем – по-моему, вовремя, иначе его бы выгнали. А с тобой тогда как раз начались проблемы… Ты это сама помнишь, наверное.

Я помню. Помню, как мать однажды ночью звонила сестре, плакала и умоляла забрать меня, иначе «кто-то из нас двоих не доживет до утра». Я в это время лежала в кровати, и вопли мешали мне спать. На следующий день тетя приехала и забрала меня к себе на целую неделю.

– Около года он не работал совсем, получал пособие. – Тетя отпила из бокала, задумчиво посмотрела сквозь него на свет торшера – на ее лицо легли красивые золотистые блики. – Потом родилась твоя сестра и вроде бы все стало налаживаться, но тебя он с тех пор как будто вычеркнул из своей жизни. Он начал зарабатывать разовыми заказами, потом даже открыл свою фирму, но скоро опять сполз в какое-то болото – он просто сидел целыми днями в своей мастерской и ничего не делал, а незадолго до смерти еще и снял со счета три тысячи евро наличными – почти все ваши сбережения – и отказался объяснить, на что он их потратил. Врал что-то про новый бизнес… Твоя мать подозревала, что он играет или связан с наркотиками, и даже следила за ним, но ничего не обнаружила. Мы так и не поняли до самого конца, что с ним было не так. Он не пил, особо ничем не болел, но как будто что-то такое было у него на уме… Какая-то тайна, что ли. Она его мучила и в конце концов свела в могилу. И теперь у меня такое чувство, будто эта тайна все еще здесь. Знаешь, как остается запах дешевого парфюма, когда сам человек, который им надушился, уже давно ушел. Если у тебя нет ни вкуса, ни мозгов и ты вылил на себя полфлакона, другим людям приходится с этим жить, хотят они этого или нет.

После того как тетя допила кальвадос, я спросила:

– А мама? Она всегда ко мне так относилась или тоже сначала… любила?

Не то что бы меня это волновало. Не то что бы я понимала, что это вообще значит. Но раз Ливень считал, что родители меня не любят, надо же узнать почему. Я не сильно рассчитывала на ответ, но тетя закурила длинную папиросу, выпустила дым струйкой сквозь тонкие губы, которые она всегда ярко красила даже дома, и сказала:

– Не принимай это на свой счет, дорогая. Вибеке просто не хотела детей так рано, она вообще не была уверена, что хочет их. Так бывает. В этом нет ничего плохого, и я ее понимаю: дети – это ответственность, траты, бессонные ночи… Но Андрис был старше ее на восемь лет, она любила его, и он очень хотел ребенка. Когда он нашел дома тест на беременность, он так радовался, и она согласилась. Мне кажется, это ее сломало. Она просто не готова была стать матерью. И еще она как будто захлопнулась ото всех, стала сторониться даже меня, хотя мы всегда были подругами. Но ты тут ни при чем, Сэйнн. Взрослые на самом деле часто ни черта не понимают в жизни и любят сваливать вину на других, когда что-то идет не так.

Мне нравилось проводить время с тетей – она единственная из взрослых говорила со мной на равных. Но ее не стало через год после гибели отца, когда я уже жила в Амстердаме, – ее черный джип не вписался в поворот вместе с грузовой фурой… Я узнала об этом только через месяц – мама не хотела, чтобы я приезжала на похороны, и даже Хэйни запретила сообщать мне новость. Тетя была единственным человеком, по которому я скучала. Если бы таких людей было больше, жить в их мире стало бы намного легче и приятнее.

* * *

По дороге в наше временное пристанище мы молчим. Ливень подбирает слова, а я копаюсь в «Трипадвизоре» – ищу, где бы поужинать. Выйдя из такси, я беру черный кофе навынос в кафе на углу. Ливень заказывает травяной чай, и мы ждем его целую вечность. Итальянцы пьют чай в основном зимой или когда болеют, и специально тащиться за ним в кафе никому не придет в голову.

Квартира оказывается вполне приличной. Кухня в узорчатой марокканской плитке, балкон со столиком и плетеными креслами, двуспальная кровать и даже отдельный маленький холодильник для желато – к сожалению, пустой. Бросив рюкзак, я ищу скрытые камеры – я всегда так делаю, когда ночую в незнакомом месте. Особенно тщательно я проверяю стену и шкаф напротив кровати и зеркало в ванной. Ливень озадаченно следит за мной, но ничего не спрашивает. Потом мы садимся прямо на пол, на пушистый икеевский коврик у окна, и Ливень говорит:

– Я хочу, чтобы ты знала: я никогда не относился к тебе как к бездушной твари. Я знаю, вас иногда называют именно так, но я вижу все немного иначе…

– Ливень, ты кое-что забыл: отвечаю я с самой милой улыбкой. – Даже если ты относишься ко мне именно так, меня это не трогает, поэтому не извиняйся. Никто не может ранить мои чувства, потому что у меня нет чувств. Очень удобно. Продолжай.

– Вы уязвимы, но по-другому. Чувства, приятные или нет, помогают людям ориентироваться и принимать решения. Те, кто не чувствует боли и не испытывает нужды в радости, могут идти вперед, разрушая все вокруг, но могут также не заметить собственного разрушения…

Бла-бла-бла. Я даю ему развить эту мысль, пока сама допиваю кофе, потом перебиваю:

– Хорошо, давай пока пропустим философию. Так что мой отец тебе говорил?

– Лично мне он ничего не говорил. Но однажды я пришел, когда меня не ждали, и кое-что подслушал.

Ливень обнимает ладонями картонный стакан с чаем, руки у него дрожат, а взгляд несчастный, как у кота в «Шреке». Я мысленно прошу богов об одном: только бы мне не пришлось его утешать. Иначе я его просто убью, чтобы не мучился.