Она рассеянно кивает, как будто уже перестав слушать.

– Да, все хорошо. Только надо было и мне что-нибудь взять переодеться, а то я вся в крови.

Мы как раз выходим из здания вокзала на перрон, где светло, и я могу наконец ее рассмотреть. Подол пальто и туфли в крови, кровь запеклась на концах светлых волос, и все лицо и голая шея Лауры в мелких багровых крапинках. Она смотрит прямо перед собой, и ее разные глаза одинаково темные, цвета мокрого базальта.

– Я не хотела их убивать, – говорит она, как будто объясняя что-то сама себе. – Я просто хотела, чтобы тьма ушла. И теперь ее нет. Теперь ничего нет.

Больше на меня не глядя, она шагает вперед, на секунду замирает на краю платформы, а потом падает с нее, как безвольная кукла. Раздается гудок и жуткий металлический скрежет, от которого сводит зубы, поезд останавливается, рассыпая снопы искр. Но его инерции как раз хватает на то, чтобы Лаура исчезла под колесами.

Сквозь крики вокруг я слышу, как часы бьют три раза. Этот странный день никак не закончится.

* * *

Через сорок минут я снова сижу на кровати в комнате Ливня. Пока я гуглила номера местных такси и сервисов проката авто, пришло сообщение: «Ты где? Я один, можешь возвращаться». Вообще-то возвращаться я не собиралась, но потом решила, что пересидеть пару часов – неплохая идея. Даже если никто не слышал наш с Лаурой разговор и не заметил, что мы пришли вместе, камеры наблюдения наверняка засняли, что я стояла рядом. И пусть я держалась на расстоянии и даже не касалась ее, но мы были из одной тусовки, были почти подругами, так что рано или поздно меня захотят допросить.

Я рассказываю Ливню о том, что на вокзале под поездом погибла девушка, но не говорю, что была знакома с Лаурой. Не хочу выслушивать все эти сочувственные фразы – мне они мешают думать. Когда погиб отец, меня ими просто задолбали. Почему-то все считали своим долгом что-то сказать, выразить сочувствие. Им как-то не приходило в голову, что мне все равно.

Ливень бледный, уставший, но со мной он все так же внимателен, даже еще больше, чем вчера. Он предлагает мне кофе, а потом показывает заметку в ленте новостей – кто-то уже связал случаи агрессии среди молодых людей за последние сутки и предположил влияние тайной экстремистской группировки.

– Я сказал полиции, что Мик ни в чем таком не участвовал и вообще политикой не интересовался. – Ливень часто моргает, пальцы крепче сжимают чашку. – Они все перерыли в его комнате – искали барахло со свастикой. Ничего не нашли, конечно. И забрали плакат с имперскими штурмовиками [20].

Я хмыкаю и прикидываю, обнаружил ли уже кто-нибудь трупы родителей Лауры и что напишут, когда это произойдет. И говорю:

– Мне надо добраться до аэропорта, пока еще что-нибудь не стряслось. А то еще перекроют движение по всей стране.

– Не исключено, – соглашается Ливень. – А куда ты летишь? Или это… хм… личное?

– Обратно в Рим, надо встретиться с одной знакомой. Остальное да, личное.

– Опять римские каникулы, значит. Интересно…

Он зачем-то заглядывает в свой ежедневник, черный молескин, лежавший на столе. Потом захлопывает блокнот, подходит к окну и прижимает ладонь к стеклу, по которому опять бегут струи дождя. Вся эта картина: грустный светловолосый парень в черном худи, пасмурный день за окном, дождь, чашка кофе на подоконнике – до ужаса напоминает кадр из аниме или фото из подростковой группы в соцсетях. Не хватает только какой-нибудь глубокой мысли, написанной поверх жутким шрифтом.

Но мысль Ливень высказывает вслух:

– А что, хорошая идея. Я давно хотел поскетчить в Риме, там шикарная архитектура. Во сколько, говоришь, самолет?

От неожиданности я даже поперхнулась кофе:

– Не поняла.

– Что тут понимать? Я лечу с тобой.

– Зачем? Не обижайся, но я тебя не звала, так что…

Но он даже не дает мне договорить – и откуда только взялся такой напор?

– Угу, я понял, это какой-то большой секрет. Тут уже вся полиция на ушах. И эта девушка, которая погибла под поездом… Вы с ней раньше дружили.

– Откуда ты знаешь?

Ливень закатывает глаза, потом кивает на свой смартфон, лежащий на столе:

– Я тебя умоляю! Конечно, я помню твои фото с Лаурой, у меня хорошая память на лица.

– Ага. Прости, забыла, что ты меня сталкил все эти годы.

– Я не сталкил. Я смотрел только то, что ты выкладывала в открытый доступ.

– И конечно, ты совершенно случайно оказался в аэропорту и случайно налетел на меня, совсем как в плохом кино?

Мне давно хотелось задать этот вопрос и проследить за его реакцией, и теперь я собираюсь насладиться моментом. Я ожидаю увидеть смущение на его лице, ожидаю, что, может быть, он даже покраснеет. Но Ливень отвечает совершенно спокойно, без заминки:

– Можешь не верить, но мне правда в тот день нужно было в аэропорт. Я встречался с дядей и племянником, они летели из Германии в Лондон, и у них был трансфер в Схипхоле. Мы не виделись года два, так что я приехал специально ради них. Но, признаю, я прочитал у тебя в посте, что ты возвращаешься в этот же день, и решил подождать несколько часов, чтобы просто посмотреть на тебя вживую. Ну а потом не придумал ничего более оригинального, прости. Да, я хотел знать о тебе больше, хотел встретиться, но я тебя не сталкил. Я никогда не лез в твою личную жизнь, не взламывал аккаунты, не читал сообщения и прочее – это низко, и так делают больные люди. И честно тебе скажу – я знаю слишком мало, чтобы понять, что сейчас происходит, но я уже понял, что ничего хорошего. Что ты в опасности. Настолько, что вчера приехала ко мне, а сегодня готова бежать в другую страну, даже не зайдя домой за вещами. Ты можешь мне ничего не рассказывать, Сэйнн. Можешь дальше играть во френдзону и делать вид, что вчера ничего не было, – как хочешь. Не волнуйся, я сегодня буду спать на кухне. Но я не оставлю тебя один на один с этим всем. Считай это проявлением дурацкой романтики, но я буду рядом и буду помогать тебе чем смогу. Так что? Попробуем купить билет по нормальной цене или будем ждать, пока бедному художнику придется разориться на бизнес-класс?

Уверенность и даже наглость, звучащая в его голосе, настолько неожиданна, что я немного теряюсь. Интересно, это его вчерашняя ночь так воодушевила или смерть Мика потрясла? А может, и то и другое? О боги, почему эмоции так влияют на людей, что ничего, совершенно ничего невозможно знать точно?

Билет мы находим сразу же, даже на тот же рейс, что у меня. Ливня это радует.

– Вот видишь, – говорит он с довольным видом, вбивая свое имя в графу регистрации. – Значит, мы все делаем правильно и Вселенная хочет, чтобы я летел с тобой. У Паоло Коэльо в «Алхимике» это называется добрым началом.