– За день до того, как… все случилось, я заходил к вам. Я хотел позвать тебя поиграть на компе – мне как раз подарили новый диск, но тебя не было дома, хотя ты обещала, что будешь. Помнишь?

– Да. Наверно, сейчас уже поздно, но все же прости. – Я, как могу, изображаю сожаление. – Я не рассчитывала, что на целый день останусь с ним дома одна. Отец должен был поехать за покупками вместе с мамой и Хэйни, но почему-то не поехал, а на меня его присутствие всегда как-то давило. Поэтому я уехала кататься на велике и вернулась только вечером.

– Угу. – Ливень кивает, и я не понимаю, верит он мне или нет. Я не вру. – В общем, когда я пришел, у него был такой вид, будто я застал его за чем-то нехорошим. Он сказал, что тебя нет и, когда ты вернешься, он не знает. И закрыл дверь. Я хотел уйти, но у меня было какое-то неприятное чувство… Я подумал, что ты дома и он просто тебя не выпускает. Тогда я решил обойти дом и посмотреть в окна… У его мастерской к стене была приставлена лестница, а окно твоей комнаты было прямо над ней, так что я…

– Понятно, – усмехаюсь я и комкаю в ладонях картонный стаканчик, только чтобы не придушить случайно этого идиота. – Значит, ты уже тогда меня сталкил. В окна заглядывал. Ты вообще знал, что это незаконно?

– Я не сталкил, – терпеливо повторяет Ливень. – Я просто… переживал, что ты сидишь взаперти. Ну и представил, как я спасу тебя и мы сбежим. Но тебя нигде не было. Я уже собрался уходить, когда услышал, как твой отец говорит с кем-то по телефону в своей мастерской. Я не видел, как он туда вошел, вроде там была дверь прямо из дома. Было плохо слышно, но он несколько раз назвал твое имя. Потом спросил: «Вы уверены?» – и, видимо, это была какая-то очень плохая новость, потому что, когда он положил трубку, он буквально взбесился – несколько минут орал ругательства и швырял вещи, было очень шумно. Я испугался, что он меня сейчас поймает на крыше и надерет задницу… Но, похоже, ему было не до меня. Потом он ушел в дом, и я смотался, пока он меня не заметил… Я подумал, что все это очень странно и что, наверное, надо тебя предупредить. На следующий день была суббота, а по субботам мы тогда вместе ходили в бассейн, и я решил зайти за тобой пораньше, чтобы мы могли поговорить по дороге. Я знал, что по субботам твоя мама отводит Хэйни на гимнастику, а отец уезжает на церковное собрание. Я думал, что их уже нет дома и решил подождать тебя на крыльце, но потом…

Ливень очень старается совладать с эмоциями. Но он слишком крепко сжимает свой стакан – пластиковая крышка соскакивает и светло-зеленый чай выплескивается на видавший виды ковер.

Я знаю, что случилось в тот день, и не собираюсь заставлять его рассказывать. Сама я не видела всего, потому что была еще в своей комнате, укладывая в рюкзак купальник и полотенце, и вздохнула с облегчением, когда услышала знакомый металлический лязг – во дворе отец отомкнул и вывел из стойки свой велосипед. Дальше был треск веток, грохот и вопль, в котором я не сразу узнала голос Ливня. Соседка вызвала спасательную службу, а те уже вызвали скорую и всех остальных. Скорая приехала очень быстро, но уже ничего нельзя было сделать. Старый столб, на котором крепился трансформатор, надломился и после зимних штормов держался на честном слове, пока не рухнул. Мокрая земля, мокрые ступени и металлические перила, за которые держался Ливень, точно убили бы его высоковольтным разрядом, но мой отец успел заметить его и в последнюю секунду втолкнул в дом. А сам уйти с крыльца не успел. После того как его тело забрали в морг, а Ливня в состоянии шока увезли в больницу, в доме еще около недели стоял запах горелого мяса. И сутки не было света, а сумерки зимой наступают вскоре после полудня, поэтому тьма пришла рано и заполнила все вокруг… И, пока мать рыдала внизу, а Хэйни пряталась в своей комнате, я вдруг поняла, что мне в этой тьме уютно и спокойно. Я не чувствовала боли и не боялась, я как будто впервые за всю свою жизнь наконец попала домой.

Ливень несколько секунд смотрит не мигая на светло-зеленое чайное пятно на кремовом ковре, потом ставит стакан рядом с собой на пол, тянется к своему рюкзаку и вынимает что-то похожее по виду на складное карманное зеркальце. Но внутри зеркала нет, там лежат в ячейках несколько продолговатых белых таблеток. На крышке – «Подсолнухи» Ван Гога и надпись: «Crazy things happen». Ливень глотает одну таблетку, запивает ее остатками чая. Потом говорит, будто извиняясь:

– Мне прописали их после того, что случилось. Не эти, другие, много разных. Мне приходилось их пить, потому что иначе у меня по несколько раз в день случались панические атаки. Таблетки притупляют тревогу, и не так хочется сдохнуть, но все остальные чувства тоже как будто пропущены через фильтр. Очень трудно нарисовать что-то стоящее, трудно общаться, а потом уже трудно понять, плохо тебе от самой травмы или от таблеток. Я не мог из-за них нормально учиться, все время ходил сонный и не хотел ничего. Друзей после переезда я так и не завел, не говоря уже про девушку. В какой-то момент я решил, что больше не хочу так жить, но мой тогдашний психотерапевт понял мои планы, и меня положили в больницу. Оказалось, они обучены распознавать, когда человек собрался свести счеты с жизнью… Потом я понял, что стоит говорить, а чего не стоит, и меня выписали, а еще мы с моим врачом пересмотрели мое лечение, и он согласился на рискованный шаг – снизить дозу и заменить препараты более легкими. И это помогло. То есть было по-прежнему паршиво, но туман рассеялся, и мне снова стало интересно жить. Я вспомнил, как раньше любил компьютерные игры, прошел пару новых, потом даже попытался сам нарисовать игру – ничего толком не вышло, но рисовать мне понравилось. Знаешь, когда маркер шуршит по бумаге, это так успокаивает. Так я решил поступать в Гронинген, на форуме художников познакомился с Миком, и у меня даже появилась компания. В целом учиться оказалось классно, и это меня очень поддержало, ну и психотерапия продолжалась. Теперь я могу смотреть фейерверк и есть мясо с гриля и не ловить при этом жуткие флешбэки. Но лекарства иногда принимаю, если… становится хуже обычного. От них не то что бы сильно легче – такое состояние, будто ты жив, но наполовину. Но вообще извини, тебя, наверное, утомляют все эти подробности, тебе такое незнакомо…

Я не возражаю. Мне не хочется вспоминать, сколько всякой дряни меня заставили проглотить и сколько бесед со «специалистами» у меня было, прежде чем я, точно так же как и Ливень, поняла, что не все стоит рассказывать. Но ощущение жизни как бы наполовину мне знакомо. Эликсир имеет похожий эффект – мир от него становится менее ярким, менее острым и ту его темную часть, которая делает меня сильной, я перестаю чувствовать.

Ливень еще очень бледен, волосы на лбу взмокли, а взгляд какой-то отсутствующий, но он продолжает уже почти спокойно:

– Извини, что я так исчез тогда… Но родители не выпускали меня из дома, а потом мы переехали, и мама заблокировала все ваши контакты. Я никому не рассказывал о том, что тогда слышал в мастерской. Не знаю почему, просто знал, что не надо. Я толком и не понял ничего, но твой отец что-то спрашивал про то, почему ты такая жестокая, и про метку на руке… Конечно, я ее тоже видел, но особо не обращал внимания, а потом, уже в университете, заинтересовался татуировками – у меня есть идея, что я так мог бы стилизовать свои рисунки под тату… Только не смейся. – Он легонько толкает меня локтем, увидев, что я улыбаюсь. – В общем, однажды я стал гуглить про разные символы, которые наносят на кожу, в том числе ритуальные метки, вспомнил про черное сердце у тебя на запястье и на каком-то оккультном форуме нашел подборку адресов скрытых страниц в дип-вебе… [23] Оказалось, о дискордах там много пишут, я прочитал описания, вспомнил тебя, и многое сошлось. Хотя и чуши тоже много – вам приписывают сатанинские ритуалы и вообще все грехи человечества. Но я не верил до конца, что вы и правда существуете, что это не просто городская легенда. И я никогда не видел в тебе зла, Сэйнн, – настоящего, намеренного зла. И теперь не вижу.