– Я им не был, – пробормотал он.

– Мы можем найти решение.

– Слишком поздно! Я дал слово! – Муста выронил нож и вытер слезы. – Если я этого не сделаю, она… последует за мной… даже туда. Затащит меня в ад. – Он добавил что-то по-арабски, но Коломба его не поняла.

– Мы тебя защитим, – сказала она.

– Ты не можешь меня защитить. – Муста разревелся. Его утративший сонные интонации голос стал казаться детским.

– Муста, пожалуйста… отпусти детонатор. – Она опустила руки, и пистолет чуть не выскользнул из ее вспотевших ладоней. – Я не застрелю тебя, обещаю.

Муста невидящим взглядом посмотрел на нее, и Коломба подумала, что ей конец.

– Подумай о Марио. Твоему брату не терпится снова тебя обнять.

Муста заколебался, и его взгляд прояснился.

– Марио… Я делаю это и для него… Не хочу, чтобы она пришла за ним.

– Мы защитим вас обоих, – поспешно сказала Коломба. – Никто не сделает вам ничего плохого.

– Это невозможно, – сказал Муста, но его рука, сжимающая детонатор, заметно дрожала.

– Давай попробуем. Что тебе терять? Дай мне возможность тебе помочь. Доверься мне.

С минуту Муста стоял неподвижно. Пот застилал Коломбе глаза, и она была уже почти не способна прицелиться. Затем он разжал кулак и выронил маленький поршневой выключатель. Коломба закричала, но детонатор повис на проводе, не долетев до пола.

– Пожалуйста. Не кричи, – сказал Муста.

– Да-да. Прости, – отозвалась Коломба. В ушах бухало сердце. – Это я от неожиданности.

Воспользовавшись тем, что Муста отвлекся, секретарша, поскуливая, как раненый зверек, на четвереньках отползла к двери и исчезла в коридоре, оставив после себя только туфлю с порванным ремешком.

– Теперь иди сюда, Муста. Дай мне посмотреть, что на тебе надето. Но держи руки подальше от тела, хорошо? – сказала Коломба.

Муста вытянул руки и шагнул к ней.

– Я не хотел… Все было как во сне… Может, я и сейчас сплю.

– Спокойно, продолжай идти. Все почти позади. Расскажи мне о женщине, которая тебя сюда послала.

Муста забормотал:

– Allahumma inni ‘a ‘udhu bika mina lkhubthi wa lkhaba’ith. Allahumma inni ‘a ‘udhu bika mina lkhubthi wa lkhaba’ith.

– Что это значит? – спросила Коломба. – Что ты сказал?

– Это молитва. Надо было молиться чаще. Тогда бы она до меня не добралась. – Он снова шагнул вперед. Теперь их разделяло меньше метра. – Она не женщина.

Коломба перехватила пистолет в левую руку, а правой потянулась к Мусте. Все ее внимание приковывал болтающийся на проводе детонатор, но она знала, что должна продолжать говорить, чтобы не оборвать установившуюся между ними эмоциональную связь.

– Если она не женщина, то кто?

Муста посмотрел на нее широко раскрытыми глазами с почти незаметными зрачками.

– Ангел, – сказал он.

Будто в подтверждение этого слова зазвенело разбитое стекло, раздался свист пули, и голова Мусты взорвалась.

Кровь брызнула Коломбе в лицо, и она застыла на месте, глядя, как его тело оседает на пол. Она сплюнула и с криком упала на колени. Так она и стояла, когда в кабинет, крича, ворвались вооруженные автоматами оперативники из отдела по борьбе с терроризмом. Коломбу скрутили и, обезоружив, бросили на пол с заломленными за спину руками в наручниках. Силовики были заняты обыском комнаты, и прошло пара минут, прежде чем один из них догадался проверить, в каком она состоянии. Догадливым оперативником оказался тот самый симпатяга Лео Бонаккорсо. Сняв маску, он нагнулся над ней и немедленно позвал на помощь.

Коломба перестала дышать.

Такие сильные приступы паники Коломба испытывала не чаще пары раз в жизни, и наручники, сковывавшие ее руки, когда легкие взрывались от нехватки воздуха, только обострили ее симптомы. Стоило Лео поставить Коломбу на ноги и снять с нее наручники, как она принялась молотить кулаками о стену, сдирая кожу с костяшек пальцев, и не останавливалась, пока снова не начала дышать. Ее вывели на улицу, чтобы она немного пришла в себя, и Коломба в изнеможении прислонилась к стене здания «СРТ», все подъезды к которому были заставлены автомобилями и бронефургонами. На этот раз приказ никуда не уходить был более чем серьезным, и ей оставалось лишь дожидаться, пока кто-то ею займется. Через несколько минут показался и Лео с торчащей из-под закатанной маски сигаретой.

– Позвони мне и дай знать, как ты. Я серьезно. – Он сунул Коломбе в руку визитку с гербом Итальянской Республики.

– Где Данте? – спросила она, с трудом шевеля языком.

– Твой друг? Ребята его задержали.

– Ему нельзя находиться в замкнутых помещениях, – пробормотала Коломба.

– Не волнуйся, с ним хорошо обходятся. Сейчас думай только о себе, о’кей?

Лео собрался было уйти, но Коломба, не выпуская из пальцев визитку, остановила его вопросом:

– Как вы добрались сюда так быстро?

– Анонимная наводка. Кто-то видел, как он проник в здание, и позвонил нам из телефонной будки неподалеку.

– Звонил мужчина или женщина?

– Это важно?

– Для меня – да.

– Женщина.

Коломба кивнула:

– Спасибо.

– Не потеряй мой номер, ладно? – сказал Лео и пошел прочь.

Она положила визитку в карман. Ей пришлось прождать еще полчаса, прежде чем ее посадили в служебный автомобиль и доставили в центральный участок.

К счастью, Коломба была так измучена, что большинство событий следующих двадцати четырех часов прошло мимо нее. Время изгибалось и раскалывалось, стирая из памяти немалую часть происходящего. В большинстве случаев она говорила правду, но несколько раз солгала – главным образом, чтобы выгородить своих людей и Данте, – неизменно придерживаясь версии, которую они сочинили у магазина. Ей разрешили несколько часов отдохнуть на диване мобильного подразделения, но ее мучили кошмары. Коломбе не хватало душа и собственной кровати, но о том, чтобы поехать домой, не могло быть и речи, пока из нее не выжали все, что она могла сказать.

Хуже всего был не очередной допрос у Спинелли, где при помощи назначенного полицией адвоката она почти не открывала рта, и даже не ночной дебрифинг с сотрудником спецслужб, который, казалось, хотел прибить ее всякий раз, как она отвечала на вопрос. Хуже всего была встреча с Курчо, на лице которого отражалось разочарование. Было шесть часов вечера – со смерти Мусты прошел целый день, хотя Коломба утратила всякое чувство времени. С их прошлой встречи Курчо не менял рубашку и не брился. Отросшая седая щетина старила его на много лет.