Турки, естественно, решили расправиться с грузинами в самом лесу, но не спешили, полагая, что этот сброд им не опасен, однако, прослышав, что отрядом грузин руководит новоиспеченный супруг царицы, с боевым кличем понеслись к лесу. Вряд ли они так торопились бы, знай, что победы им не видать и возврата из леса не будет. Короче говоря, люди видели, как турки ворвались в лес, но как они выходили из лесу, не видел никто. Для многих так и осталось загадкой, каким образом Боголюбский одолел полчище турок. Гибель соплеменников привела в еще большее остервенение бритоголовое, голое по пояс, почти дикое воинство турок. Они решили раз и навсегда покончить с войском грузин, а Боголюбского заточить вместе с Гузаном и таким образом поздравить грузинскую царицу с замужеством. Несметные полчища турок ворвались в лес, но не нашли там ни царя-супруга, ни грузинских воинов. В лесу не оказалось ни души. Тогда турки подожгли лес, он был им как кость в горле — там то прятались беглецы, то готовились к ответным действиям воины. А в это время, пока турки рыскали по лесу, Боголюбский со своим отрядом осаждал турецкую крепость. Царю-супругу не пришлось проливать кровь и пот — крепость защищала горстка воинов. Через пару часов в руках у него были ключи от крепости, оставшиеся в живых валялись на земле, а убитые — в овраге.

Гузан Таоскарели не верил своим глазам — царь-супруг осадил крепость, чтобы вызволить его из неволи, вот какого царя подарил грузинам Господь. Сидя в колодце, он не смел дотронуться до брошенной ему веревки, пока Боголюбский не крикнул сверху: «Это я, Георгий, зову тебя!»

Рассыпаясь в благодарностях и не скупясь на хвалу, Гузан рвался в сторону леса, чтобы добить турецкие отряды, но супруг царицы предложил другой план: окружить лес, закрыть все ходы-выходы из него и взять турок в осаду. Будут молить о пощаде, не задерживая, не убивая, дать им выйти из лесу и отпустить.

Через три дня турки попросили открыть им коридор: мы, де, хотим покинуть вашу страну, ничего вашего нам не надо. И им позволили уйти.

Боголюбский оставил Гузана в крепости, сам же вновь раскинул лагерь в лесу. До захода солнца продолжал обучать воинов, вегерамиже веселился от души. Царь-супруг поражал всех своим фиглярством. Он так подражал животным — хоть лисе, хоть медведю, — что воины смеялись до упаду. Царь-супруг Грузии то топал вразвалку, как медведь, то завывал, как шакал, то пел дроздом, а то заливался свистом, как соловей. Веселье било ключом — воины пели, пили, плясали. Выпив, Боголюбский пускался в пляс, и тут ему не было равных. Он поигрывал каждой частью своего тела так, что воины давились от смеха. С особенным изяществом вертел своим задом, вилял им, как женщина, как бы говоря, вот он ваш, дарю его вам. Иные из воинов, в том числе и неотесанные деревенские парни, неловко ежились, отводили глаза от царя-супруга, а плясун Боголюбский не знал удержу. Но наступал день, и царь-супруг не появлялся на людях. Не выходил из шатра по нескольку дней. Никто не знал, что он ест или пьет. Соратники дивились такому его поведению и терялись в догадках, не обидели ли они друга-царя. Наконец он выползал из шатра — с потухшим взглядом, мрачный, истощенный, будто не он несколько дней назад плясал самозабвенно.

Эти вечеринки в лесу начались после бегства турок из Шавш-Кларджети. Недели через три Боголюбский осведомился, дошли ли турки до своей страны и, услышав в ответ, что они, наверное, давно восседают на мутаках[22] в своих домах, приказал: ранний отбой. Еще не рассвело, когда заиграли в горн, весь отряд мгновенно был поднят на ноги, и воины отправились по следам турок: Боголюбский намеревался разгромить врага в его же логове, сполна вернуть награбленное, чтобы ему неповадно было совершать набеги на Грузию.

И когда турки были повержены, разбиты наголову и богатые трофеи были отправлены в Шавшети, а оттуда в Тбилиси, возликовала вся страна от края и до края.

Георгий Боголюбский увеличил число данников Грузии.

Однако новоявленный царь-супруг не спешил возвращаться в столицу. Большую часть времени он проводил в лесу, утоляя свою тоску по русским лесам или иные какие-то свое желания — кто знает?! Но так и ни разу не заскучал по той, что превратилась в ожидание в своем дворце. Одно было ясно: он муштровал воинов в лесу и вселял в них боевой дух, те его боготворили, возносили за зоркость глаза, владение мечом, умение сидеть в седле, неуязвимость, в которой были убеждены.

Но что он делал, уединяясь на несколько дней в своем шатре, отказываясь от общения? Почему удалялся от людей и жил, как сыч? Для чего держал в шатре столько живности — шакалов, лис, тетеревов? Этого никто понять не мог.

Царица Тамар, казалось бы, должна была переживать счастливые дни — все вокруг пели осанну ее супругу, но лицо ее скорее выражало печаль, нежели радость. Прежде улыбчивая, светящаяся, сладкоречивая, она с мрачным видом молча трапезничала с мамидой Русудан. Иногда даже была странно рассеяна, чего за ней никогда не замечалось.

— Что-то тебя беспокоит, — говорила мамида и с улыбкой добавляла: — Дело обычное, скоро пройдет.

Но время, которое мамида считала началом беременности, миновало, прошло еще столько же, а свидетельств, что царица собирается стать матерью, не прибавилось, и мамида прекратила свои намеки, она видела: во взгляде Тамар все больше тоски.

Короткие зимние дни медленно тянулись друг за другом. По улицам Тбилиси гулял холодный ветер. Тамар день ото дня становилась все печальнее и печальнее.

Абуласан хорошо знал: после победы в большой войне жизнь становится скучной.

Зима подошла к концу, а снег ни разу так и не выпал. В столице Грузии вновь зашумели холодные ветры, а у Абуласана участились приступы головокружения. Это очень озаботило правителя Тбилиси и амира Картли. Разговаривая с тем или иным вельможей — не важно, стоял он или сидел в кресле, — он чувствовал, как все вокруг начинает раскачиваться, вращаться, и опора уходит у него из-под ног. При этом он принимался размахивать руками, как бы пытаясь за что-то ухватиться, чем приводил собеседника в изумление.

Саурмаг Павнели заперся в доме, ни к кому не ходил, никого не принимал, да и вряд ли бы кому было приятно общение с этим разгневанным на судьбу человеком. Иванэ Палаванди с присущей ему иронией говорил о царе-супруге: внешне он превосходен, прекрасно владеет мечом, ничего не скажешь, но… дай-то Бог, чтобы он оказался достойным мужем и правителем страны!

Тарханисдзе же твердил только одно: посмотрим, посмотрим, посмотрим.

Абуласан приуныл: неужели все сделано, неужели никаких дел не осталось?! Он даже себе не признавался, какая обида на Юрия Боголюбского копилась у него в сердце: «Ужель я зря старался, ужель я сделал его царем, чтобы он наплевал на меня?!» Но вскоре ему был пожалован титул эриставт эристави[23], и, если бы не приступы головокружения, он чувствовал бы себя в меру счастливым. А через несколько дней появился царский курьер, объявивший, что великая царица наутро ждет его.