— Живой, — все тело ныло, челюсть скрутило так, словно стала она железной.

— Раз живой, значит, вставай, пошли, — и сержант двинул как кувалдой — ботинком по ребрам.

— Не тронь, я сам пойду, — еле сдерживаясь от стона, держу марку я.

В ответ меня хватают за шкирку и бросают в «воронок», темный и холодный. Вот и приехали, брат Артем. Маму удар хватил бы — узнай она об этом.

После тряски в «воронке», начинается долгое сидение в «обезьяннике». Общество тут подобралось соответствующее: негры, китаезы, вперемешку с азиатами из постсоветского пространства. Неграм-то в «обезьяннике» самое место, а вот я как попал сюда? Выходит, бросила меня братва. Надо будет разобраться. Пребывание в участковом отделении, должно быть недолгим, ввиду несовершеннолетия. Так, во всяком случае, наставлял Никита. К тому же, это первый привод, как опять же учил помнить хорошенько. Так что, если не считать фингалов под глазами, гуденья в башке, все обошлось. Впрочем, обещанное информирование участкового по месту жительства, сулит достойное продолжение милицейского сериала.

У дома я звоню маме, мол, все в порядке, буду поздно. Реакция мамы не заставила долго ждать — в комнатах гаснет свет — значит легли спать. Покрутившись по двору с полчаса, поднимаюсь к себе. Крадучись, на цыпочках. Перво-наперво, скинув одежонку — джинсы и куртку, убеждаюсь, что прикид восстановлению не подлежит. Далее, с зеркала на меня уставился тип, отнюдь не командирского вида. Что бы такое убедительное придумать по поводу бандажей на лице? Опять тренировка? В бой с тенью не поверит даже бабуля. А вот привет от спарринг-партнера — сойдет. А что остается? Не говорить же, что Ира отделала скалкой… Малышка со скалкой в руках мгновенно предстает предо мной и тип, тот, что с зеркала зырился на меня, скривился — это он так улыбается. Бабуле бы это зрелище — точно свалилась бы в обморок. В общем, принимаю решение: завтра в школу не ходить, не ждать явления участкового, а настигнуть врага в его логове, потолковать с ним по-мужски. Если пол-литра выставить, небось, не дойдет до мамы. А мама, так та, стоило показаться ей на глаза, как она безмолвно опустилась на стол, и тихо простонала:

— Друг мой сердечный, не хочешь объяснить, почему вместо лица у тебя один сплошной синяк?

— Да ерунда, на тренировке спарринг-партнер неудобный попался. Тебе не нравится фиолетовый цветочек под глазом? Так лицо через пару дней именно в этот цвет окрасится, — шучу, так сказать, балагурю, авось пройдет. Нет, не проходит. Мама продолжает гнуть свою линию.

— И сколько у вас этих спарринг-партнеров? Артем, мне совсем не нравится то, что синяки стали такими частыми гостями на твоей физиономии. — Она все еще держится, но до истерики рукой подать.

— Мамулик, ты, самое главное, не нервничай. Подумаешь, ну подрался я и что? Я же не девчонка, чтобы личико беречь.

— С кем и из-за чего? Объяснить не хочешь? — мама растирает запястье, что делает в минуты, когда очень сильно нервничает.

— А я с одним товарищем во взглядах на политику не сошелся.

— Правда? — она скептически всматривается в меня.

— Мам, ну придумай что-нибудь сама, ты же у меня такая умная, — кого из мужчин не спасало чувство юмора хоть раз в жизни?

Лучший способ договориться с мамой пойти не то, чтобы на признание — полупризнание. А если еще разбавить его юмором — вполне можно избежать криков и стенаний. Мирное соглашение, наконец, достигнуто — она улыбается, а я чмокаю ее в щеку.

— И в школу ты не пошел по тому же поводу?

— Нет, просто идет последняя четверть, и у меня это последняя возможность в моей жизни прогулять уроки?

— Ладно, что-то я устала, пойду-ка полежу, — исчезла легкость ее движений, она стала тяжелее двигаться.

Она неспешно уходит в свою комнату, а я еще долго растерянно разглядываю ее чашку, так и оставшуюся на столе. Не вымытой. Совершенно не в ее духе… И на кухне непорядок. Но с этим я уже без женщины научился справляться. Мне не терпится засесть за книгу «Русь просыпается», переданную Никитой. Не книга — а дума о родине и о том, как надо любить ее. От книги отрывает телефон. Кто бы это мог? Может Ира? Не похоже…

— Алло, — книжка зажата подмышкой, на тот случай, если мама придет на кухню и увидит обложку, то вопросов не избежать.

— Артем Иванов?

— Так точно! — Придаю голосу уверенность, хотя все и так ясно, подтверждаются худшие опасения. Внутри у меня что-то ёкает. Успеваю, однако, порадоваться тому, что мамы не оказалось у телефона. То-то ей радости было бы.

— Значит так, на тебя поступила жалоба из соседнего района. Сегодня же зайдешь в отделение — в сто двенадцатый кабинет, то есть ко мне, понял? И чтоб ровно в три был на месте.

— Понял, что тут непонятного. — на другом конце провода положили трубку, а я стоял и слушал короткие гудки.

Хорошо бы, конечно, спросить владельца сто двенадцатого кабинета как зовут-то его, да не стоит. Еще обидится, себе же дороже. А может, позвонить Учителю? А вот это уже, кажется, приступ паники. Его надо пресечь на корню. Глубже вздохнуть, выпрямиться и действовать спокойно. Итак, ровно в три стою перед обитой черным дерматином дверью с табличкой «Моржов К.Е.». Хорошо хоть русский, а то пока шел, читал фамилии на дверях, получилось, что на все отделении милиции только трое русских… Все остальные Мамедовы да Шарафатдиновы. Теперь послушаем своего, родимого.

— Здравствуйте, можно войти? — крупный мужик в форме, сидевший за столом, при виде меня, как-то неопределенно хмыкает и кивком приглашает присесть. У него рыжие усы и это еще больше придает ему сходства с тараканом. Мне мерзко и противно, да еще и в комнате пахнет протухшими овощами и гнильем.

— Иванов, значит? — он заглянул в бумажку, лежавшую перед ним.

— Так точно! — к четким ответам меня приучили в братстве.

— А звать тебя Артемом? — то ли спрашивает, то ли подтверждает он, пристально разглядывая меня и, не дожидаясь ответа, продолжает: — Че хулиганишь?

— Да я не хулиганил. Так, подрался.

— Ну, пацанам драться не зазорно, хороший фингал, что первый орден. И он, глядя в окно, как бы, между прочим, спрашивает: — А ты случайно не у Михаила тренируешься?

— У какого Михаила? — я на мгновение опешил, а потом выпалил. — Вы имеете в виду Учителя?

— Пускай будет Учитель, — мент опять хмыкнул. А я молча злюсь на себя: вот идиот — надо бы в таких случаях называть Учителя как принято, по имени-отчеству… — Молчишь? Ладно, можешь молчать и дальше, но я должен проинформировать твоих родителей.

— Не надо информировать родителей, — я чувствую, что у меня против воли в голосе зазвучали просительные нотки. Как у первоклашки…

— С дагами базарили?.. — вот тут он скорее утверждает, чем спрашивает, и я, как бы соглашаясь, опускаю голову.

— Ну, и я дрался в молодости, с кем не бывает, — усмехается мент. — Давай пропуск, подпишу, чтобы выпустили, а в будущем будь поаккуратнее. Ты меня понял?