так уверена была Спыткова в правоте своих слов, что, когда в тот же вечер Томко пришел к Здане, а Здана подошла к Касе и между ними завязался разговор, мать даже не взглянула в ту сторону. А Томко, разговаривая с сестрой, умел дать понять той, которая как будто и не слушала его, что он любит ее больше всего на свете и охотно отдал бы за нее жизнь. Кася, по-видимому, не относила этих слов к себе, она долго смотрела на него ясными глазами, потом — вдруг заворчало веретено, нить закружилась и веретено упало на землю. Томко нагнулся за ним, и когда подавал ей, руки их, может быть, и встретились, а мать ничего не видала…

Иногда, просидев в напрасном ожидании целый день на красном дворе, Мшщуй шел в главную горницу, где собирались все старшие, и, усевшись в углу, закрыв лицо руками, думал только о своем несчастии.

В эту горницу входил тогда и старый Белина, садился на лавку и вмешивался в разговор, вставляя короткие фразы.

Тут же проводил целые дни, почти никуда не выходя, старый Лясота, раны которого понемногу подживали, и лежал неподвижно молодой Топорчик, но кроме них были здесь еще многие другие.

Все они тосковали по охоте, по своим усадьбам, по свободе и даже по войне, она по крайней мере вырвала бы их из этих оков и цепей, потому что здесь они все чувствовали себя рабами. Никто не знал, долго ли протянется эта затворническая жизнь и чем все это кончится, но все чувствовали, что, когда придет для них последний решительный час, они скорее позволят изрубить себя и погибнуть, чем перейдут на сторону черни или Маслава.

Маслав был главной темой их разговоров. Мало кто из них не знал его и не видел, старшие помнили, как драли его за уши, младшие — как выгоняли его из сеней и даже били… Никто в то время не предполагал, что из мальчишки, который умел к каждому подлизаться и на другое утро после побоев целовал руку обидчика, выйдет заносчивый наглец, который возмутит весь край и выгонит государя! Выросло это зелье, как крапива, под забором, никто и не заметил, когда это она успела подняться от земли, а она лезет все выше, выше, так что и забора уж не видно.

Старики со вздохом говорили, что, если бы можно было предвидеть это заранее, кто-нибудь, наверное, придушил бы его в уголке и выбросил вон. Тогда из-за него никто бы и не возмутился, потому что в то время у Маслава не было сторонников. И только потом уж, когда Мешко ослабел и рассудок у него помутился, ловкий придворный забрал верх над своим господином… И случилось то, что должно было случиться, сын пастуха погубил все то, что было до него сделано для блага страны двумя великими королями, и чернь растоптала ногами плоды их трудов!

В свободное время и отец Гедеон приходил в главную горницу — побеседовать. И тогда все окружали благочестивого старца, который приносил слова утешения, согревавшие охладевшие сердца. Старец рассказывал им, что уж не один раз и не одно царство претерпевало внутренние неурядицы и казалось всем разоренным и погибшим, но, по повелению Божьему, зрелый муж или слабый отрок, получив от Бога откровение и помощь, чудом спасали страну.

От этих слов лица прояснялись и надежда осеняла сердца; люди говорили друг другу: «Не может быть, чтобы Бог оставил нас. Он накажет тех, кто разрушил костелы и вырвал кресты из земли, Он утешит невинных».

Отец Гедеон приносил с собою надежду даже тогда, когда людьми овладевали самые печальные предчувствия, вызванные зловещими снами и слухами.

После отъезда Вшебора городище было совершенно отрезано от света. Никакие вести извне в него не доходили. И только, стоя на возвышении, можно было разглядеть иногда каких-то людей, выходивших из леса и присматривавшихся к замку.

Они появлялись с разных сторон и в разное время дня, а один раз несколько всадников подъехали так близко к замку, что в них можно было пустить стрелы, так что одна из стрел вонзилась в шапку стоявшему поблизости. Он поскакал прочь с криком и проклятиями, и все исчезли в лесу.

По всей вероятности, это были посланные на разведку от черни, желавшие убедиться, не ушли ли из замка все те, что заперлись в нем. Очевидно, над ними был бдительный надзор со всех сторон, враги поджидали, когда они ослабеют от голода, утомятся долгим сиденьем в замке и съедят все запасы пищи, чтобы потом легче было сломить их упорство.

Но, несмотря на осаду, трудно было удержать молодежь от вылазок в лес. Белина сначала противился этому, но потом, сообразив, что мясо необходимо для питания, а в лесу его легко достать, и особенно после того, как с охоты принесли двух лосей и нескольких серн, согласился отпускать охотников на опасное предприятие. Каждый раз, когда собирались ехать на охоту, все, кроме стариков и детей, просились принять в ней участие, но Белина отпускал только самых сильных и тех, у кого были хорошие кони. А тех, кто не мог идти сам (Белина всегда ограничивал число охотников, жалея людей), Белина расставлял на сторожевых постах, чтобы они могли хоть издали следить за счастливцами. В эти дни было много тем для разговора и были причины для двойного беспокойства. Вернутся или не вернутся? Что их там ожидает? А что, как на них набросится чернь?

До позднего вечера высматривали охотников, а когда из леса показывался конный отряд, тут-то поднимались крики:

— Едут! Зверя тащат! Едут!

Ворота раскрылись широко, словно для приема победителей, и на мгновение радость и любопытство овладевали всеми, все спешили к воротам, приветствуя возвратившихся.

А потом было о чем порассказать ночью у очага в большой горнице, кто удачнее всех попал копьем, кто раньше забежал вперед, кто добил упавшего зверя и кто догнал раненое животное. Когда несколько таких вылазок прошли удачно, без всяких встреч, Белина перестал противиться такому способу добывания пищи для осажденных. Лосиное мясо солили и складывали в бочки, чтобы приберечь на будущее время. Потом уж вошло в обычай почти каждый день выпускать молодежь со сворой собак пробовать счастья на охоте. И редко случалось, что охотники возвращались с небольшой добычей. Леса вокруг были полны дичи, которая, убегая в более отдаленные участки от вооруженных отрядов, искала убежища в ближних к городищу лесах, где было тише и спокойнее.

Однажды Мшщуй, измученный напрасным ожиданием появления прекрасной Каси, не