Он не думал тогда, что прав на вмешательство в ход боя у него уже не было, что вообще все происходящее его не касалось, но он почувствовал остро, что смешение боевого порядка грозит батальону разгромом. И он, слегка пригибаясь, бежал в кустарнике под раскатистым громыханием взрывов, то и дело осклизаясь на разбитом минами льду. Однажды его сбило с ног недалеким разрывом, и, падая, он больно ушибся коленом о лед. Вскочив, едва не столкнулся с бойцом, который в перекосившейся на голове новенькой каске мчался навстречу, и Волошина передернуло от одного растерзанного вида бойца, нижняя челюсть которого отвисла, округлив рот, смуглое лицо помертвело от залившей его неестественной бледности. Волошину сперва показалось, что боец ранен, но, увидев, как тот проворно метнулся в кустах под нарастающим визгом мин, капитан понял, что это от страха. Тогда, остановившись, он негромко, но властно крикнул:

– А ну стой! Стой!

Рядом грохнул разрыв, обдав обоих хлюпкой болотной жижей. Волошин упал, распластался за кустом и боец. Но не успело опасть поднятое в воздух мелкое крошево льда, как боец подхватился и с завидным проворством бросился прочь. Капитан выхватил пистолет.

– Стой! Назад!

Он выстрелил подряд два раза над его головой, боец присел, жалостно, с невысказанной тоской в глазах оглянулся.

– Назад! – крикнул Волошин, взмахнув в сторону высоты пистолетом. – Назад! – И снова выстрелил поверх головы бойца.

Не сразу, с усилием преодолевая охвативший его озноб и пригнувшись на тонких, в обмотках, ногах, боец подбежал к капитану и упал на лед.

– Как фамилия? – крикнул Волошин. – Фамилия как?

– Гайнатулин.

– Гайнатулин, вперед! – кивнул головой Волошин. – Вперед, марш!

Мелко дрожа, боец поднялся, и они небыстро побежали в измятом кустарнике, по залитому грязью и развороченному разрывами льду. Пулеметы с высоты сыпали пулями по всему болоту, порой их близкие очереди, ударяясь о лед, больно стегали по лицу ледяной мелочью и пронзительно рикошетировали в небо. В поднебесье разноголосо визжало и выло, доносились невнятные крики, то и дело заглушаемые мощными взрывами мин. Падая и вскакивая, Волошин уже подбегал к краю кустарника, когда встретил еще трех бойцов, перебегавших между разрывами в тыл, и тоже завернул их обратно. Возле разверзшейся во льду и болотной жиже воронки на краю кустарника дергался, пытаясь встать, раненый, из развороченных крупным осколком внутренностей по шинели и коленям лилась темно-бурая кровь. Боец то вскидывался на колени, зажимая руками живот, то падал, что-то силясь сказать подбежавшим.

– Двоим взять! Быстро! Сдать на медпункт – и назад!

Бойцы с нескрываемым страхом на лицах подступили к раненому, а капитан с остальными двумя выбежал из кустарника.

Тут начинался открытый участок поля с промерзшей травой болотца, далее полого поднимался склон, и огненно-трассирующие очереди с высоты густо мелькали окрест, казалось, во всех направлениях пронизывая пространство. Уже не увертываясь от них, Волошин пробежал десяток шагов и упал, по жесткой траве недолго прополз вперед, выискивая взглядом кого-либо из командиров седьмой. Но людей тут было немного, наверно, седьмая успела уже скрыться в кустарнике, несколько человек, похоже убитых, в неестественных позах лежали на забросанной комьями примятой стерне. Переждав серию минных разрывов, когда, казалось, вот-вот все обрушится в преисподнюю, он опять вскинул голову и увидел бойца, который то замирал, припадая к земле, наверно, пережидая близкие очереди, то, поспешно перебирая конечностями, полз в его сторону.

– Товарищ комбат!..

Волошин вгляделся в сплошь серое, словно присыпанное пылью лицо ползущего, на шапке которого задержалось несколько комочков земли. Глаза его, однако, твердо и озабоченно глянули на капитана, и тот вдруг узнал в нем пулеметчика седьмой Денищика.

– Товарищ комбат, беда...

– Что такое, Денищик? Где пулемет?

– Да вот пулемет разбило.

– Ты цел?

– Я-то цел. А напарника... И это, командира роты убило, – трудно дыша, сообщил Денищик и умолк.

Волошин, с усилием преодолев спазму в горле, спросил погодя:

– Много... убитых?

– Хватает. Вон лежат... Да что – пулеметы секут так...

– Денищик! – быстро оправляясь от его известия, сказал капитан. – Ползком в кустарник, и всех – назад! Всех назад в цепь!

– Хорошо, хорошо, товарищ комбат, – с готовностью подхватился боец. – Я понимаю.

– Гайнатулин! – оглянулся Волошин, и лежавший сзади боец недоуменно сморгнул глазами. – Гайнатулин, за мной, вперед!

Но не успели они одолеть по-пластунски и двух десятков шагов, как сзади из кустарника снова донесся крик, в котором послышалось что-то знакомое, и капитан оглянулся.

Денищик еще не мог уползти так далеко, туда, где из низкорослого густого кустарничка ползком и пригнувшись появлялись беглецы седьмой роты. Кто-то их выгонял из укрытия, они оглядывались и, оказавшись на открытом, сразу же падали, начиная неохотно ползти вперед. Вскоре, однако, капитан увидел и того, чей голос уже несколько раз встревожил его, – это была Веретенникова.

Волошин про себя выругался – только здесь ее не хватало! А он думал, что она на рассвете отправилась в тыл. Выходит, на что-то надеясь, Самохин, пока был жив, скрывал ее в роте. И вот доскрывался. Впрочем, с лейтенантом уже ничего не поделаешь, но что делать с ней?

Тем временем Веретенникова тоже заметила здесь капитана и, зло прокричав на бойцов, почти не пригибаясь, краем кустарника устало побежала к нему.

Однако рота вроде бы задержалась, беглецы по одному возвращались, укладываясь на склоне в неровную изогнутую цепь. Надо было подумать, как продвигаться дальше, – седьмая не имела права отставать от соседей справа. Оглядывая широкий выпуклый склон, над которым настильно мелькали бледные в свете дня трассы, Волошин заметил край завалившегося в недалекой воронке щита пулемета и подумал, что, наверное, это и есть пулемет Денищика. А может, и не его, а другой, но попадание было меткое, вряд ли кому удалось там уцелеть. Воронка же была единственным здесь укрытием, следовало попытаться использовать ее. Но сперва он дождался Веру, которая, подбежав, тяжело рухнула наземь.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!..

Минуту она рыдала, уткнувшись лицом в подвернутый рукав шинели, плечи ее содрогались, шапка сползла на затылок. Волошин недобро молчал, впрочем, целиком разделяя ее несчастье, но чем он мог ей помочь? Утешать в таком положении было бы ханжеством. К тому же он не мог отрешиться от сердитого чувства, что эта своенравная девчонка так и не выполнила его приказа, самовольно оставшись в батальоне и тем осложнив свое и без того непростое здесь пребывание.

– Так, хватит! – строго сказал капитан. – Хватит. Слезами никому не поможешь. Где он?

– Я же говорила... Я ж так и знала, – подняла некрасивое, мокрое от слез лицо Вера. – Он же все рвался, все вперед и вперед. Я все одергивала, не пускала... А тут... вырвался!