Сейчас уже понятно, что гендерное разделение не является идеологическим дополнением к классово структурированному способу производства. Оно глубоко укоренено в самом производстве. Оно не сводится к домашней работе или даже к разделению между бесплатной домашней работой и оплачиваемой работой на производстве. Оно является одной из главных характеристик организации производства. Это не пережиток докапиталистических способов производства. Как показывают примеры компьютерной индустрии и транснациональных корпораций, оно активно воспроизводится в наиболее передовых секторах мировой капиталистической экономики.

Эти аргументы уверенно приводят нас к заключению, сделанному Гейм и Прингл. Способы гендерного разделения являются фундаментальной и сущностной характеристикой капиталистической системы, такой же фундаментальной, как и способы классового разделения. Социалистическая теория не может далее игнорировать то обстоятельство, что капитализм – это система, управляемая мужчинами, и в значительной степени – для их собственной пользы.

Это одно из оснований для серьезного пересмотра социалистического анализа капитализма. Ведь феминистская аргументация имеет интересную параллель с концепциями радикальных движений третьего мира, в которых капитализм понимается в основном как система глобального неравенства и империализма. В их единой платформе предлагается новое видение капитализма. Он рассматривается скорее как система концентрации и регуляции прибыли, извлекаемой с помощью ряда качественно отличающихся друг от друга механизмов эксплуатации, а не как гомогенная по своей сути структура, подразумеваемая понятием «способ производства». Если это в общих чертах верно, мы не нуждаемся более в постулировании каких-то боковых линий развития, подобных той, которую вывел в своей работе «Капитализм, семья и личная жизнь» («Capitalism, the Family and Personal Life») Эли Зарецки. Он предположил, что капитализм ассимилировал существовавшую до него систему патриархатной организации гендера или домашней жизни и использовал ее для своего собственного воспроизводства. Связь здесь более прямая. Капитализм отчасти сформировался благодаря возможностям применения власти и извлечения прибыли, созданным гендерными отношениями. И это верно по сей день.

Если принять это понимание гендерных отношений в производстве и потреблении, каковы тогда главные принципы их организации? С какого рода системой мы имеем дело? С этого момента мои рассуждения принимают более спекулятивный и нестрогий характер. Я предлагаю скорее организующую гипотезу, нежели окончательное заключение. Она основана тем не менее на тех исследованиях домашнего и производственного труда, о которых уже говорилось выше, так же как и на некотором практическом опыте участия в реформах. Особенно важны здесь пять пунктов:

Многое здесь объясняется, если исходить из двух главных принципов. Один из них можно назвать гендерной логикой аккумуляции. Благодаря общей гендерной организации труда экономическая выгода концентрируется на одной стороне, а экономические потери – на другой, причем в таких масштабах, которые позволяют этой системе аккумуляции воспроизводиться. Кристин Делфи обнаружила этот механизм в своем исследовании французских семей, но свела эту проблему к ситуации домохозяйства и отношениям в браке, не обратив внимания на гораздо больший масштаб такой аккумуляции на производстве. Выгоды и затраты не распределяются между полами как группами по принципу «все или ничего». Торговцы печатной продукцией, которых изучала Синтия Кокберн, получают небольшую выгоду; медиамагнаты, которые нанимают их, получают больше. Не все женщины оказываются главными неудачниками – это факт стратегической важности для феминизма. Но все же выгоды, возможности и затраты достаточно велики, чтобы за них стоило бороться, что и поддерживает в активном состоянии практику демаркаций и исключения, осуществляемую многими группами мужчин.

Есть два внутренних барьера на пути расширения масштабов гендеризованной аккумуляции. Один заключается в том, что отмеченное нами разделение труда является далеко не абсолютным. Существует очень мало женщин-моряков и мужчин-секретарей, но довольно много людей обоего пола работают клерками, лавочниками, торговыми представителями, программистами и учителями. Большинство видов сельскохозяйственного труда выполняется людьми разного пола совместно. Второй барьер заключается в том, что брак – это союз двух людей. Возможности извлекать материальную выгоду из труда только одного человека всегда ограничены. Поэтому и масштаб экономического неравенства, основанного на распределении обязанностей в браке, весьма сильно ограничен по сравнению с экономическим неравенством, которое складывается благодаря аккумуляции на производстве. В этом отношении нуклеарная форма семьи может считаться важным ограничением полового неравенства. Происходящая коммерциализация домашней работы, например развитие сетей быстрого питания, скорее всего, увеличит экономическое неравенство полов.

Второй принцип можно назвать – хотя, может быть, и не совсем удачно – политической экономией маскулинности. Большое число важных практик связано с определениями маскулинности и ее мобилизацией как экономического ресурса. Энн Кертхойз утверждает, что базисом разделения труда по полу служит уход за детьми и что проблема ухода за детьми является структурным базисом феминизма. Это, конечно, преувеличение, но важность проблемы неоспорима. Кертхойз делает весьма точное замечание: уход за детьми – проблема, которая затрагивает не столько женщин, сколько мужчин: «представление о том, что забота о маленьких детях – неподобающее для мужчин занятие, укоренено необычайно глубоко». Поскольку мужчины имеют больше возможностей для контроля над разделением труда, чем женщины, их коллективный выбор не заботиться о детях, как утверждает Маргарет Полатник, отражает доминирующее определение мужских интересов и фактически помогает им сохранять властные позиции. Способность управляющих в ситуации многих производственных конфликтов мобилизовать работников-мужчин и их профсоюзы в скрытые объединения, направленные против работников-женщин, подтверждает силу этих определений интересов. Как связаны между собой конкретные способы определения маскулинности, будет показано ниже. Пока же я ограничусь замечанием о том, что гегемонная модель маскулинности, организуя мужскую солидарность, становится как экономической, так и культурной силой.