Говоря о проституции как о пережитке буржуазного общества, большевики связывали ее распространение с наследием прошлого. С.Е. Гальперин безапелляционно утверждал, что проституция — «пережиток рабства»[255]. В коммунистической утопии будущего ее, конечно, не будет. В период нэпа на проститутку советский закон продолжал смотреть как на паразита, т. е. как на человека, живущего на нетрудовой доход: «Понятно, что, с Советской точки зрения, занятие проститутки достойно резкого осуждения, и сама она является элементом вредным для общества, даже помимо того венерического яда, какой с ее помощью распространяется»[256]. В центре внимания исследователей проституции было два основных вопроса: почему девушки становятся проститутками и почему к их услугам прибегают советские граждане, в том числе сознательные рабочие?

Как отмечалось выше, сами проститутки традиционно винили в своей судьбе нужду и отсутствие денег. Разумеется, речь могла идти не только о пресловутом куске хлеба, но и о соблазнах большого города. В книге «Проституция. Ее причины и борьба с ней» доктор Б.В. Цуккер указывает на это как на «один из самых сильных факторов проституции». В качестве доказательства он цитирует Августа Бебеля: «Этот соблазн больших городов — один из самых сильных факторов проституции. „Девушки, у которых постоянно перед глазами находится мир буржуазной роскоши, приучаются к потребностям этого мира. Но удовлетворять эти вновь народившиеся потребности они в состоянии лишь тогда, когда они начинают прибегать к побочному позорному заработку“»[257]. Если до революции в России, как и в других странах, проститутками «подрабатывали» горничные, то это объяснялось тем, что со временем условия выбивают из них чувство человеческого достоинства, они перестают считать себя людьми. Эти отличительные психологические черты «цеха прислуг» во многом оказались перенесенными в новый советский быт, ведь и прислуга, и фабрично-заводская работница — обе вышли из деревенской среды.

В проститутки могли идти и студентки ленинградских вузов. Жизнь студента, особенно приехавшего из провинции, в 1920-е гг. была незавидной. На несколько лет он обрекал себя на бедность, недоедание, кошмарные жилищные условия в сочетании с высокой учебной и общественной нагрузкой. Стипендии выплачивались далеко не всем, и прожить на них было очень сложно. В июне 1926 г. в Политехническом институте произошел возмутительный случай — студентка IV курса кораблестроительного факультета приема 1921 г. Екатерина Федоровна Афанасьева плеснула водой из кружки в лицо декану факультета В.Л. Поздюнину. Причиной стало решение декана о ее переводе во вторую очередь для прохождения плавательной практики, что она трактовала как издевательство и ущемление ее прав как женщины. Правление института решило ее исключить, но за девушку вступилось Исполнительное бюро профсекций. 9 июля оно направило уполномоченному Наркомпроса в Ленинграде Б.П. Позерну письмо с просьбой отменить постановление правления. Показательно, что среди прочих аргументов был следующий: «Студентка Афанасьева является женщиной (процент женщин на Кораблестроительном ф-те — 1), по отношению к которым необходим более осторожный и вдумчивый подход. В вузовских условиях были факты, когда по экономическим условиям студентки доходили до проституции»[258].

При этом не стоит забывать, что многие вставали на этот путь в поисках развлечений и легких денег. Среди проституток был процент тех, для которых их работа в то же время и форма досуга, а нэп — возможность «сладкой и веселой» жизни. Один из ведущих специалистов в этом вопросе, работавший в Петрограде, А.А. Жижиленко указывал: «Конечно, главным обстоятельством, предрасполагающим женщин к проституции, является нужда, так что и здесь мы встречаемся со всемогуществом экономического фактора, но нельзя думать, что нужда является единственным стимулом к проституции. Погоня за удовольствиями и стремление к легкой, нетрудовой, разгульной жизни толкает на путь проституции и таких женщин, которые вовсе не находятся в тяжелом экономическом положении» [259].

В книге «Снега» Борис Пильняк приводит диалог героя с одной из таких:

«— Я ее люблю, и у меня от нее дочь.

— Ну да. А мы любим без детей… мы встаем не утром, а днем, и днем скучаем, чтобы веселиться ночью, когда вы разумно спите, — крикнула Ксения Ипполитовна. — Мы „гейши фонарных свечений“, — помните у Анненского? Ночью мы сидим в ресторане, пьем вино и слушаем ночное кабарэ. Любим без детей. А вы? — вы живете разумно, правдивою жизнью, ищете правду. что же!? — правда!.. — крикнула зло, насмешливо»[260].

Такой же оказалась простая советская девушка Мария из рассказа А.Н. Толстого «Случай на Бассейной улице». Она полюбила красивую жизнь, а путь к ней лежал только через объятия нэпмана:

«Пять раз Мери смотрела фильму „Великосветские бандиты“.

С каждым разом (приходя в кино, где ее ждал Михаил) Мери становилась все шикарнее. Обрезала юбку на полтора вершка выше колен, завела шляпку кирпичного цвета, шелковые чулки. Михаил боялся даже смотреть на нее, мрачнел с каждым разом.

— Мери, как же это: опять новые туфли?

— Немного жмут, знаешь, прямо беда…

— Ради бога, не мучай… Кто тебе делает подарки?

— Безусловно это не твое дело… Будь доволен и тем, что мной обладаешь.

— Миша, ты меня, главное, не ревнуй, — говорила теперь Мери, — если я бываю с мужчинами, то это для нашей общей выгоды. А люблю я одного тебя. И мы уедем, уедем в Париж»[261].

Именно такие становились временными спутницами растратчиков, сбегающих от семей на юг или кутящих в кабинетах ресторанов. Конечно, многих из них скорее можно отнести к «содержанкам», но граница между проституткой и женщиной на содержании у богатого мужчины в глазах обывателя достаточно зыбкая, особенно если к пренебрежению добавляется зависть. Кроме того, для знающей себе цену проститутки с годами неизбежно наступал сезон распродаж, она становилась дешевле, и дорогие рестораны сменялись грязной панелью. Везло далеко не всем, и распространенным итогом жизни содержанки становились венерические болезни.