Он смог понять сообщение на груде камней, ведь его растил пастух и ему доводилось выпасать стадо. В сообщении было сказано, что надо идти на север, в холмы. Что там его ждёт убежище. А это значит, там были уцелевшие. Понятно, почему его бросили – против синеязыкой лихорадки лекари были бессильны. Души живут и умирают благодаря собственной решимости или от её отсутствия.

Мальчик видел, что на склонах не пасутся стада. Наверное, не встретив сопротивления, с холмов спустились волки или другие жители деревни увели скот с собой. Ведь в убежище тоже будут нужны такие вещи, как вода, еда, молоко и сыр.

Он направился по северной тропе, собаки бежали следом.

Он видел, что они счастливы. Рады, что он ведёт их за собой.

А солнце над головой, что раньше слепило его, перестало донимать глаза. Мальчик пришёл в себя и переступил порог, в четвёртый и последний раз. Он понятия не имел, когда это закончится.

Младшая Фелисин утомлённым взглядом уставилась на щуплого юнца, которого к ней привели Выхолощенные послушники. Очередной уцелевший, который ищет в ней смысл, наставление и что-то, что поможет ему поверить, что его не сломят и унесут за собой ветры болезни.

Он был Разносчиком, об этом свидетельствовали опухоли на руках и ногах. Скорее всего, это он заразил всю свою деревню. Узлы гноились, выпуская инфекцию в воздух, и все остальные умерли. Он прибыл к вратам города утром в компании двенадцати полуодичавших собак. Разносчик, но здесь, в этом месте, это не повод для изгнания. На самом деле, наоборот. Кулат возьмёт мальца под своё крыло, научит его путям паломничества, даст ему новое призвание – нести чуму в этот мир и среди выживших после его прихода собирать приверженцев новой религии. Веры Изломанных, Покрытых Шрамами, Выхолощенных – различного рода секты, членство в которых определялось увечьями, которые чума нанесла каждому выжившему. И самые редкие и ценные из них – Разносчики.

Всё происходило так, как предвидел Кулат. Прибывали уцелевшие. Сначала горстками, потом сотнями. Их тянула, вела сюда рука бога. Они начали откапывать давно похороненный город, селясь в домах среди призраков давно умерших горожан – горожан, которые до сих пор населяли комнаты, коридоры и улицы, молча и неподвижно глядя на перерождение своего города. На их бледных, размытых лицах бушевали эмоции – от негодования до настоящего ужаса. Вот как живые могут испугать мёртвых.

Пастухи прибывали с огромными стадами овец, коз и долговязым скотом, называемым «эрага», хотя многие думали, что они вымерли тысячи лет назад. Кулат сказал, что их дикие стада нашли в холмах, и собаки вновь принялись за работу, ради которой их разводили, – защищать стада от волков и от серых орлов, которые могут спокойно утащить в своих когтях телёнка.

Прибыли ремесленники и начали создавать изображения, порождённые болезнью и лихорадкой. Бога в цепях, толпы Изломанных, Покрытых Шрамами и Выхолощенных.

Изображения, нарисованные на горшках и стенах древней смесью красной охры и крови эрага, каменные статуи Разносчиков. Ткани с крупными узлами шерсти, отображающими чумные узелки, лихорадочных цветов образы, окружающие центральные изображения самой Фелисин, Ша'ик Перерождённой, что несёт истинный Апокалипсис.

Она не знала, как ей со всем этим быть. Её вновь и вновь смущало всё, что она видела, все признаки поклонения и обожания. Со всех сторон её окружал ужас физического безобразия, пока она не ощутила себя хладнокровной, притуплённой до полной бесчувственности. Страдания стали отдельным языком, а сама жизнь для неё сделалась синонимом наказания и заточения. Вот она – моя паства.

До сих пор её последователи удовлетворяли все её прихоти кроме одной – нарастающего сексуального желания, отражающего изменения в её организме, созревание её женственности, начало кровотечения у неё между ног и новый голод, приносящий мечты об избавителе. Она не жаждала прикосновений рабов, ведь рабство – это то, что с удовольствием выбрали эти люди. Все они, обитатели града, который назвали Ханар-Ара, Городом Павших.

С полным ртом камней, Кулат пробормотал:

– В этом и беда, высочество.

Она моргнула. Она его не слушала.

– Что? Что за беда?

– Разносчик, который прибыл нынче утром с юго-западной дороги. И собаки, которые слушаются только его.

Она рассмотрела Кулата, старого ублюдка, который признался в похотливых снах о вине так, будто сам рассказ доставлял ему большее удовольствие, чем он мог вынести, будто сам рассказ его пьянит.

– Объясни.

Кулат пососал камни во рту, проглотил слюну и указал рукой.

– Посмотрите на эти бугорки, высочество. Это бугорки болезни, это множество пастей синего языка. Но они уменьшаются. Они высохли и сходят на нет. Он сам так сказал. Они становятся меньше. Он Разносчик, который однажды перестанет им быть. От этого ребёнка однажды не будет никакой пользы.

Пользы. Она вновь посмотрела на него, теперь уже внимательнее разглядывая суровое угловатое лицо, которое казалось старше своих лет. Ясные глаза, исхудавшее тело, которое теперь вновь поправится, ведь теперь у него есть пища. Юный мальчик, который вырастет в мужчину.

– Он останется во дворце, – сказала она.

Глаза Кулата расширились.

– Высочество…

– Я всё сказала. В раскопанном крыле, где есть двор и конюшни, он может держать своих собак…

– Высочество, были планы превратить раскопанное крыло в ваш личный сад…

– Больше не перебивай меня, Кулат. Я всё сказала.

Мой личный сад. Эта мысль позабавила её, пока Фелисин тянулась за кубком с вином. Ну да, и посмотрим, как он тут разрастётся.

Продолжая молча размышлять, Фелисин не увидела внезапно помрачневший взгляд Кулата за миг до того, как он поклонился и развернулся.

У парня было имя, но она даст ему новое. Имя, которое лучше подходит её видению будущего. Спустя некоторое время она улыбнулась. Да, она назовёт его Крокусом!

Ното Бойл, армейский лекарь, картулианец по рождению, бывший священник Солиэль, стоял посреди опьяняющего благоухания, навевавшего воспоминания о склепах. Высокий, тонкий, с кожей цвета дублёной козьей шкуры, с бесцветными волосами, чьи пряди трепал ветер, он походил на согнувшийся побег. Между позеленевших зубов торчала рыбья кость. Эту привычку он подцепил так давно, что нынче между зубов у него образовались круглые дыры, а дёсны так задрались, что улыбаясь, он смахивал на скелет.