До сего момента он всего раз улыбнулся (когда поздоровался), и Ганос Паран считал, что этого раза было более чем достаточно.

Сейчас лекарь то ли печалился, то ли изнывал от скуки.

– Не могу быть уверен, капитан Добряк, – сказал он наконец.

– Насчёт чего?

Тот моргнул, серая вспышка утонула в жёлтом тумане.

– Так у вас ведь был вопрос ко мне, разве нет?

– Нет, – ответил Паран, – приказ.

– Да, точно, я это и имел в виду.

– Я приказал тебе отойти.

– Первый Кулак очень болен, капитан. От этого визита никакой пользы, вы лишь помешаете ему спокойно умереть. И вероятно, заразитесь смертельной болезнью.

– Нет, не заражусь. И именно с его умиранием я хочу разобраться. А теперь, как бы то ни было, я хочу его видеть. Это всё.

– Капитан Речушка…

– Капитан Речушка больше не командует, лекарь. Командую я. Теперь прочь с дороги, пока я не назначил тебя копаться в лошадиных кишках, а с учётом того, как паршиво их кормят в последнее время…

Ното Бойл изучал рыбий позвоночник в своей руке.

– Я отмечу это в своём журнале, капитан Добряк. Так как я главный лекарь Воинства, есть некоторые вопросы насчёт субординации на данный момент. В конце концов, при обычных обстоятельствах я куда выше капитанов по званию…

– Обычные обстоятельства кончились. Я начинаю терять терпение.

Слабая гримаса отвращения.

– Да, я из первых рук знаю, что происходит, когда вы теряете терпение, не важно, насколько справедлив ваш гнев. Это мне пришлось, напомню, лечить разбитую челюсть капитана Речушки. – Он шагнул в сторону от входа. – Прошу вас, капитан, входите.

Паран со вздохом обошёл лекаря, откинул полог и вошёл в палатку.

Сумрак, горячий и густой воздух, полный благовоний, которые с трудом скрывали смрад болезни. В первой комнате стояли четыре койки, которые занимали командиры рот, но лишь двое были знакомы Парану. Все они спали или были без сознания, конечности прикрыты пропотевшими одеялами, шеи в пятнах заразы, дыхание хриплое, будто пение призрачного хора. Потрясённый, капитан прошёл мимо и вошёл в дальнюю комнату, где лежал лишь один пациент.

В тусклом неясном свете Паран уставился на фигуру на койке. Он сперва решил, что Дуджек Однорукий уже мёртв. Постаревшее бледное лицо покрывали тёмно-пурпурные фурункулы, глаза покрылись коркой и слизью. Язык цвета арэнской стали так распух, что не помещался во рту, торчал из приоткрытых губ. Лекарь – вероятно, Ното Бойл – покрыл шею Дуджека припаркой из грязи, пепла и глины, теперь высохших и смахивавших на рабский ошейник.

Некоторое время спустя Паран услышал вдох Дуджека, неуверенный звук, вызвавший снова и снова слабое дрожание грудной клетки. Затем Дуджек выдохнул – с трескучим присвистом.

Боги! Этот человек не дотянет до утра.

Капитан понял, что сжал губы до онемения, и ему трудно сосредоточиться. Проклятое благовоние, это же д'байянг. Ещё с полдюжины ударов сердца он смотрел на тщедушную съёжившуюся фигуру величайшего из современных полководцев Малазанской империи, затем развернулся и вышел вон.

Сделав всего два шага, он услышал тихий голос:

– Ты кто такой, Худ тебя побери?

Паран посмотрел на говорившую женщину. Та полулежала в постели, достаточно высоко, чтобы взглянуть на капитана. Тёмная кожа, лишённая морщин, которые оставляет долгая жизнь в пустыне, с огромными, очень тёмными глазами. Круглое лицо окаймляли слипшиеся от пота волосы, коротко стриженные, но всё же выдающие природные завитки. Болезнь обострила черты лица, сделав взгляд ещё более глубоким и выразительным.

– Капитан Добряк…

– Да Бездна тебя побери. Я служила с Добряком в Натилоге.

– Что ж, это неожиданно. А ты у нас?..

– Кулак Рита Буд.

– Одно из свежих назначений Однорукого, видимо, потому что я впервые слышу это имя. Даже не представляю, откуда ты.

– Из Шал-Морзинна.

Паран нахмурился:

– Запад Нэмила?

– Юго-запад.

– И как тебя занесло в Натилог, Кулак?

– Во имя Трёх, дай мне воды, чтоб тебя.

Паран осмотрелся, нашёл флягу и поднёс ей.

– Ты – дурак, – сказала она. – Раз пришёл сюда. Теперь умрёшь вместе с нами. Воду придётся залить мне в рот.

Он снял крышку и придвинулся ближе.

Она закрыла свои невероятные блестящие глаза и откинула голову, открыв рот. Рубцы на её шее потрескались, истекая прозрачной жидкостью, как слезами. Сжимая флягу, он смотрел, как вода льётся ей в глотку.

Женщина лихорадочно сглотнула, подавилась и закашлялась.

Он отодвинул флягу.

– Хватит?

Женщина кивнула, снова закашлялась, затем выругалась на неизвестном языке.

– Этот проклятый дым, – прибавила она по-малазански. – Так дерёт глотку, что уже и не поймёшь, что глотаешь. Стоит закрыть глаза, сны д'байанга набрасываются на меня, как Красные Ветра.

Он стоял, глядя на неё сверху вниз.

– Я покинула Шар-Морзинн… в спешке. На торговом корабле Синих морантов. Деньги на проезд закончились в городке под названием Дёготь, на генабарском побережье. Оттуда я добралась до Натилога, а там уже голод так мешал мне думать, что я записалась в армию.

– И куда направлялась?

Она скривилась:

– Настолько далеко, насколько хватило бы денег, дурень. Те, кто переходит дорогу Трём, долго не живут. Спасибо благим Опоннам, они за мной не пришли.

– Трём?

– Правители Шал-Морзинна… последнюю тысячу лет. Ты, кажется, узнал название империи, что уже очень много.

– Я знаю только название, оно есть на некоторых малазанских картах.

Она хрипло рассмеялась:

– Малазанцы. Знали достаточно, чтоб первое своё посещение сделать последним.

– Я даже не знал, что мы там бывали, – сказал Паран.

– Император. И Танцор. Императорский флагман, «Вывих». Боги, одного судна хватило, чтоб Трое задумались. Обычно они просто уничтожали чужеземцев – мы ни с кем не торгуем, даже с Нэмилом. Трое презирают чужаков. Пожелай они, уже захватили бы весь континент, включая Семь Городов.

– Не завоеватели, значит. Неудивительно, что никто о них не слышал.

– Ещё воды.

Он подчинился. Закончив кашлять, она посмотрела ему в глаза:

– Ты так и не сказал мне: кто ты на самом деле?

– Капитан Ганос Паран.

– Он мёртв.

– Ещё нет.