Гнетущая бедность, которую мы встречаем в романах Чарлза Диккенса и на гравюрах Гюстава Доре, все еще была безжалостной реальностью даже в конце XIX в. У многих просто не было выбора: либо работать в таких условиях, либо гнить в работных домах, которые довлели над англичанами и бедными иностранцами, попавшими в их лапы, даже в XX в.

Грейс Элизабет Дженнингс Кармайкл («Бетси»), австралийская поэтесса, подававшая серьезные надежды и писавшая под именем Дженнингс Кармайкл, была брошена своим мужем Фрэнсисом Муллисом. Он оставил ее и троих сыновей, пока они путешествовали по Британии. В 1904 г. она была помещена в работный дом, где и умерла. Сыновьям удалось выжить в другом работном доме и дождаться того, что возмущенные австралийцы собрали подписи под требованием вернуть их обратно в Австралию, где они, что неудивительно, сменили имя на Кармайкл. Впрочем, еще два поколения назад работные дома были намного хуже, так что положение, похоже, медленно, но улучшалось.

В 1839 г. Томас Остин, постоялец работного дома в Хендоне, упал в чан для стирки и получил ожоги, от которых скончался. Это произошло как раз вскоре после того, как Британия освободила всех своих рабов в порыве удовольствия от собственной гуманности. Начальство работного дома тихо похоронило погибшего, но об этом узнал коронер д-р Уэкли. Он потребовал эксгумировать тело и установил, что человек умер от ожогов, обвинив директора работного дома в преступной халатности, поскольку тот не установил защитного ограждения вокруг чана. Это было слишком для директора, и он гневно заявил, что присяжные могут вынести вердикт, но не опознают тело. Тогда Уэкли задал вопрос, принесший ему моментальную известность: «Если это не тот человек, который погиб в вашем котле, скажите же тогда, сэр, скольких бедняков вы сварили?»

В течение XIX в. море пересекло намного больше «свободных работников», чем в любую другую эпоху: даже во времена работорговли и времена Духов, похищавших людей в портах Британии. Прибыль, возможно, была не так велика, но многие корабли занялись делом, которое, по большому счету, никем не контролировалось. А то, что необходимость в контроле существовала, можно понять из числа китайских кули, перевезенных на Кубу: между 1847 и 1880 гг. около 140 000 обогнуло мыс Горн. Около 12 процентов погибло в пути, менее 25 процентов выжило на Кубе и меньше одного процента позже вернулось в Китай.

На Ямайке дела обстояли немногим лучше: из 4551 индийца, прибывшего туда в 1845–1847 гг., и 507 обед­невших китайцев, пришедших из Панамы в то же время, всего 1491 человек по-прежнему работали в сельском хозяйстве к 1854 г., 1762 были репатриированы, а 1805 умерли или пропали. Справедливости ради надо заметить, что 50 000 человек на всем острове погубила эпидемия холеры 1850 г.

Еще одним, менее опасным направлением для наемных работников были Гавайи. В 1852 г. на бриге «Фетида» туда приплыло 253 китайца, а к 1898 г. прибыло еще 37 000. Перепись 1910 г. показала, что 21 674 человека из них все еще оставались там. В 1868 г. на «Сайото» приплыло 148 японцев, еще пять добавилось в 1882 г. и еще 1959 в 1885 г. Это было лишь начало потока: 176 432 японца прибыло с 1882 по 1907 г., когда переселение было ограничено договором. После этого эмиграция превысила иммиграцию, но в 1936 г. на Гавайских островах по-прежнему оставалось 45 000 японцев.

Стало ясно, что на перевозке наемных работников можно зарабатывать деньги, и все больше людей начинали этим заниматься. В 1858 и 1859 гг. были предприняты попытки начать ввоз индийцев в Натал. Поддерживающий эту практику закон был принят в 1860 г. Вскоре работники для сахарной индустрии хлынули из Индии потоком. Одним из индийцев, отправившихся в Натал, правда, как юрист, а не работник плантации, был Мохандас Карамчанд Ганди. В 1893 г. 24-летний Ганди оставил прибыльную юридическую практику в Бомбее, чтобы бороться за права индийских работников в Южной Африке, где они чувствовали себя людьми второго сорта и нуждались в твердом и образованном представителе. Конечно, Ганди уже тогда имел нерушимые убеждения, но человек, которого мы знаем как Махатму Ганди, закалил себя для борьбы за свободную Индию, заботясь о нуждах индийских сахарных работников в Натале. Снова сахарная политика привела к неожиданному результату.

Главным преимуществом иностранных работников для хозяев повсюду, похоже, было незнание языка, что привязывало их к рабочему месту, но причиной их приглашения обычно называли «нежелание местных выполнять эту работу». Занятно, что в то время, как фиджийцев нанимали на работу на другие острова, на Фиджи привозили индийцев. Первые индийские наемные работники прибыли на Фиджи в 1879 г., а к 1916 г. их было уже 68 515. Некоторые из этих индийцев вернулись на родину, не нашли там для себя места и снова эмигрировали на Фиджи, где до сих пор живут их потомки.

Ральф Шломовиц, австралийский академик, отмечает, что опыт Натала и Фиджи позволяет нам более взвешенно оценить уровень смертности, зафиксированный в различных сахаропроизводящих регионах:

Эксетер-холл по большей части не обращал большого внимания на ситуацию с наймом работников в Азии, зато следил за условиями их работы в различных регионах. Возможно, там считали, что в Индии и Китае этот процесс лучше контролируется. Однако Лондонское общество миссионеров и миссионеры-пресвитерианцы на островах Южного моря (Тихий океан. — Прим. ред.) открыто жаловались на вербовщиков, капитанов судов, нанимавших работников на островах для отправки на сахарные плантации Квинс­ленда и Новой Каледонии (этих людей сначала называли «полинезийцами», а потом — «канаками»). Утверждалось, что наемные работники прозябают в условиях не лучше рабских. Эти жалобы и сегодня поддерживают потомки канаков, по-прежнему живущие в Австралии, и другие австралийцы, но свидетельства более чем туманны.

Энтони Троллоп посетил Демерару и Тринидад, а затем отправился в Австралию, где увидел на плантациях первых канаков: