– Знаю.

– С тобой Марк хочет поговорить. Передаю трубку.

Я поморщился – сдался мне этот краснорожий хомяк. Но ведь видно было, как Николь от него зависит, и я не хотел его злить, лишь бы не расстраивать ее.

– Алло, Михаил Дм… хм, Олегович?

– Да, слушаю вас.

– Это Марк. Я хотел поблагодарить вас. Вы все сделали идеально. Просто идеально! Я жду вас и вашего приятеля в «Хошимине» в пятнадцать часов дня – успеете? Нам потом надо будет улетать. Мне звонили ваши кураторы, с ними мы уже рассчитались. Осталось только с вами. Успеете до 15.00?

– Успею.

– Тогда до свидания.

И он отключил трубку, гнида. Или Николь сама не захотела продолжения разговора?

Я всерьез задумался, да так, что всю дорогу до части думал только о том, как узнать, кто из них выключил телефон, – как будто это было самым важным знанием в моей жизни.

Мы не стали больше деликатничать, а велели Марату погромче посигналить у ворот, а затем въехали в расположение части, торжественно проехав по пустому пыльному плацу, да еще поставили машину прямо под окнами штаба, заехав задом на газон. Уже давно можно было спокойно выйти из роли, но я из пустой вредности не спешил этого делать, подгоняя зычными окриками Ганса, в одиночку таскающего тяжелые коробки в кабинет командира батальона.

К комбату я зашел сразу после того, как туда в очередной раз занырнул вспотевший Ганс с последней коробкой в руках. Комбат, слава богу, был на месте, и я отдал ему список, исчирканный галочками, обведенными в разноцветные кружочки.

Майор, не говоря ни слова, раскрыл облезлый сейф и вручил нам с Гансом по военному билету, где уже были проставлены все необходимые печати и пометки.

– Молодцы, – буркнул комбат, но нам совсем не требовалось его одобрение, и он сам это отчетливо понимал.

Мы молча, не прощаясь, вышли из кабинета и плечо к плечу пошли по ступеням штаба к лимузину, уже развернувшемуся лакированной мордой к воротам.

Из всех четырех казарм, из столовой и хозяйственного блока высыпали бойцы и, встав в огромный неровный овал по периметру учебного городка, тоже молча смотрели, как мы с Гансом стучим модными туфлями по истерзанному солдатскими подошвами плацу.

Перед тем, как сесть в лимузин, я все же помахал ребятам на прощание, а вот Ганс даже этого не сделал.

Зато, усевшись спереди, он громко сказал Марату:

– Поехали! – и лимузин, взвизгнув шинами, рванул к торопливо раздвигающимся воротам.

У «Хошимина» было негде припарковаться, и мы кружили вокруг не меньше получаса, пытаясь втиснуться по правилам, пока мне не осточертело.

– Марат!

Я достал все деньги, что остались у нас после выплаты армейской барщины, и показал ему, пока он лавировал в московской давке.

Денег оказалось чуть больше тридцати штук рублей, и я все их передал Гансу, а тот закинул в бардачок напротив себя.

– Нормально, дружище? – спросил у него Ганс. Читалось это так: рассчитывал ли ты на что-то еще, странный ты мужик?

– Нормально, пацаны! – откликнулся Марат. – Телефончик мой запишите. Будете еще какую-нибудь аферу крутить, позвоните. Может, и я на что сгожусь. И это, на будущее, учтите – когда будете олигархов изображать, деньгами не сорите. Непохоже получается. На самом деле олигархи жадные. Очень жадные. Сквалыжные они, короче, как моя теща.

Ганс записал телефон, хлопнул Марата по плечу, и тот притормозил как раз напротив «Хошимина».

Мы вышли, лимузин уехал, погудев нам на прощание, а Ганс, повернув ко мне задумчивое лицо, в очередной раз попросил у меня объяснений тому, чего не понимал я сам:

– Не понимаю я этого, Михась! Как это может быть, что вся обслуга вокруг знает, кто мы такие, но никому из хозяев об этом ни гу-гу?! Все водилы, все швейцары, все охранники – все, мля! Но кому надо – ни гу-гу?! Почему они молчали, объясни?!

Я подумал, что это называется «солидарность», но не стал говорить этого вслух, потому что на самом деле не верил ни в какую солидарность, тем более среди холопов. Может, они тоже что-то крутили, ловили свою рыбку в нашей мути?

Швейцар на входе встретил знакомой ухмылкой, но когда я, похлопав себя по карманам, вдруг обнаружил, что у меня нет ни рубля, он совсем не огорчился:

– Не беда, потом меня порадуешь, солдат, – пробормотал он в свои усы едва слышно, зато потом громко, во весь голос, закричал: – Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич! Милости просим к нам!

Мы торопливо прошли вестибюль и поднялись наверх.

Дверь нашего номера была распахнута, и у меня екнуло сердце – там, наверное, уже пусто, лишь хлопочут горничные, или того хуже, уже въехали другие постояльцы и даже следа от Николь не осталось.

Но в номере сидел Марк. Рядом с ним, на диване, лежали две сумки из мягкой дорогой кожи.

– Здравствуйте, господа! – Марк встал и, оглядев нас так внимательно, будто впервые увидел, потом еще пожал каждому руку и посмотрел в глаза.

– Вот здесь обещанное вам вознаграждение. Как видите, я своих слов на ветер не бросаю. Так и передайте своим кураторам. Михаил, еще раз хочу вам сказать, что вы все сделали идеально! Сегодня утром я продал все свои проблемные активы на фантастических условиях, просто на фантастических условиях! Поздравляю всех нас с удачной сделкой!

Я не удержался и все-таки задал свой вопрос, хотя видно было, как его коробит от моей настойчивости:

– А где Николь?

– Она не стала вас дожидаться и уехала, получив свою долю.

Марк так морщился и краснел, что до меня дошло – я не один сейчас страдаю по этой шлюхе. Нас, страстотерпцев, похоже, скоро целый взвод наберется, а то и батальон.

– Ну, я пошел. Удачи! – Он не стал пожимать нам руки второй раз, а мы тоже не рвались с ним еще раз ручкаться.

Как только за Марком захлопнулась дверь, Ганс рванул к сумкам, расстегнул на каждой по молнии и оторопело уставился на пачки евро, упакованные в прозрачные пакеты по десять пачек в каждом.

– Михась, гляди! Мля! Сколько тут?

Я подошел поближе, поковырялся в сумках и признал очевидное:

– В каждой – ровно по миллиону евро.

– Охренеть! – счастливо пропел Ганс. – Охренеть! Охренеть! Охренеть!

Потом он торопливо застегнул молнию на обеих сумках:

– Смотри, Михась, теперь главное – не пропалиться. В фильмах, я видел, всегда в этом месте у пацанов конкретные проблемы начинаются.

– У нас не начнутся, – пояснил я. – Это же легальные деньги. Я не удивлюсь, если краснорожий с них даже налоги заплатил, на радостях. Так что не шугайся – теперь ты легальный миллионер, а не какой-нибудь мелкий фармазонщик.

– А сколько же этот сыч себе отхватил, если нам таких денег не пожалел? – вдруг озаботился Ганс, возбужденно вымеривая шагами гостиную, но не выпуская из виду сумки с деньгами.