– Я все чувствовал. Мне не нужно было объяснять, – попытался оправдаться Дмитрий. – К тому же однажды ты сказала, что я – твое все.

– Неужели? Слабачка… – Полина поднялась и взяла с подоконника пачку сигарет.

Шахов и сам только сейчас понял, как хочет курить. Взяв предложенную сигарету, он размял ее в пальцах. Воробьева поднесла зажигалку ему, потом закурила сама.

– Сейчас еще не поздно, – выпустив широкую серую струю дыма, сказал Дмитрий.

– Ты о чем?

– Заглянуть в душу.

– Разве только для того, чтобы было легче расстаться. – Полина стряхнула пепел в покореженную крышку, оказавшуюся на столе.

– Тогда зачем? – Шахов пожал плечами. – Душу обнажают, чтобы стать ближе.

– Моя душа умерла, Дима, – коротко и убийственно спокойно произнесла Воробьева. Она откинулась на высокую спинку стула, вызывающе посмотрела на своего мучителя. Как ненавидела она себя за то, что продолжала любить его! Только ему об этом знать не обязательно.

– И я – убийца… – обреченно выдохнул Шахов.

– Ну что ты. Это случилось гораздо раньше. Ты только помог мне убедиться в этом окончательно.

– Я не уйду отсюда, пока ты мне не расскажешь.

В его глазах была решимость. Оставалось понять, стоит ли говорить о том, о чем она запрещала себе даже думать. Собственно, чего ей бояться? Все самое страшное уже произошло. Хуже не будет. Стирая улыбку с лица, мы становимся жестче. То, что нужно.

Сломав от волнения сигарету, Полина тут же закурила другую. Закинув ногу за ногу, женщина какое-то время молчала. Шахов не решался ее окликнуть. Казалось, ее больше нет в этой комнате, таким отрешенным стало ее лицо. Наконец она вздохнула и начала. Осипший негромкий голос выдавал сильное волнение. Слова давались ей с трудом. Дмитрий пожалел о своей настойчивости. Эти воспоминания могут окончательно выбить ее из колеи. Но делать нечего. Просил – получай.

– Мое детство. Начинать нужно с него. Я помню себя лет с трех, хотя мне никто не верит. Даже мама. Это все потому, что сама она ничего не помнит или не хочет помнить. Единственное, о чем она регулярно вспоминала – о дне, когда я родилась. И вовсе не потому, что мое появление стало светлой страницей ее биографии. Роды были очень тяжелыми: узкий таз роженицы и ребенок, лежащий поперек. Врачи решали, кого спасать. Поставив отца в известность, они принялись спасать маму. Ты слышишь, Шахов, уже тогда, еще не увидев меня, не услыхав моего первого крика, от меня отказались.

Полина замолчала. Сигарета дрожала в ее тонких пальцах. На нее нахлынула и сбила с ног очередная волна боли и отчаяния. Дмитрий не нашел ничего лучше, как пожать ее руку, безжизненно свисающую со стола. Холодные пальцы затрепетали и затихли. Полина бросила на него быстрый взгляд, в котором Шахов увидел благодарность.

– Но я выжила. Вопреки всем прогнозам. Я оказалась крепким орешком. Вот поэтому судьба не устает проверять меня на прочность. Долбит, долбит… Короче говоря, я росла у мамы с папой единственным болезненным, но очень смышленым ребенком. Каждый раз, когда я заболевала и рушила планы взрослых, мама сокрушалась и говорила:

– Лучше бы дурочкой росла, но здоровой.

Мне почему-то не хотелось быть дурочкой, но и болеть тоже надоело. Вечно ангины, фарингиты, тонзиллиты. Нужно было закаляться, я слышала об этом со всех сторон. Родители, тетя, их знакомые – все твердили одно и то же. Девочку нужно отдать в спорт. Я выбрала фигурное катание. Прозанималась недолго – сломала ногу. На этом занятия завершились. И вообще все хорошее в моей жизни с того момента закончилось. Что-то произошло с нашим домом. Находиться в нем было невозможно: родители ругались, мать закатывала истерики. Отец все чаще дежурил по ночам. Они у меня оба врачи. Один умнее другого. Решили проверить, кто кого быстрее сведет с ума. Может, отец оказался умнее, потому что в один прекрасный момент он собрал вещи и сказал, что уходит. Навсегда.

Ненавижу это слово, потому что чаще не удается ему соответствовать. Вот, например, сколько раз я бросала курить? Каждый раз говорила, что теперь уж точно навсегда, но… кажется, у меня в руках то, что называют сигаретой? Навсегда можно только умереть…

Полина достала из пачки очередную сигарету. Сначала поднесла огонь Шахову и только потом закурила сама. Она уже не говорила срывающимся голосом, постепенно успокаиваясь. По крайней мере, так это выглядело внешне. Шахов следил за ее рассказом и за тем, чтобы чашки не пустовали. Он уже согрелся. Вино разлилось по телу приятным теплом, расслабляя. Он надеялся, что Полина чувствует то же самое, но ее бледное измученное лицо говорило об обратном. Дмитрий злился, что она не берет конфеты. Сам он давно не ел столько сладкого, но сегодня у него было оправдание – ему нужно заедать нервы.

– Когда родители развелись, мне было десять. Кстати, я очень обиделась на них – не могли дождаться моего дня рождения, а уже потом разводиться. Они испортили мне мой первый юбилей. Конечно, были подарки, но все было как-то не по-настоящему. Никто не думал обо мне. Они погрязли в своих проблемах, выяснениях отношений, взаимных угрозах. И даже не задавались вопросом, что чувствую я. Ведь я была живая, а они вели себя так, как будто я глухонемослепая. На что они рассчитывали? Неужели им ни разу не было стыдно? Сколько раз спрашиваю себя – столько раз не нахожу ответа. Особенно старалась мама. Она досаждала мне, надсмехалась. И все потому, что я не отказывалась от встреч с отцом.

– Он предал меня! И тебя тоже, между прочим! – кричала мама всякий раз, когда я собиралась к отцу на выходные. – Он живет с другой женщиной, воспитывает ее дочь. Души в ней не чает. Как ты можешь входить в тот дом?!

– Ты можешь мне запретить, – заметила я. Тогда я еще была послушной девочкой. Скажи мне мама, что категорически запрещает ходить к отцу, я бы перестала. Она злилась, но не запрещала.

Я никогда не рассказывала матери, как мне там хорошо, а она никогда ни о чем не спрашивала. Не представляла ее реакцию, если скажу, что папа счастлив. Новая жена заботилась о нем. Когда он смотрел на нее, в его взгляде было столько нежности! Мне нравилось находиться в их доме. Здесь мне были рады, я никому не мешала. Я ела торты, которые папина жена пекла удивительно быстро. Стоило кому-то из нас намекнуть о вкусненьком, как тетя Соня брала это на вооружение. А потом никто не смотрел тебе в рот, как это делала мама. Никто не считал, сколько человек за столом, никто не раскладывал каждому по печенью, только по одному, не больше. Отец – человек щедрый, тетя Соня – тоже. С ними я не боялась взять в рот лишнюю конфетку. Ты представляешь? Когда это конфета могла быть лишней?

Мы слушали музыку, обсуждали наши маленькие проблемы, мои и моей сводной сестры. Кстати, мы с ней быстро подружились. Не знаю почему, но я не ревновала отца к новой семье. Я видела, что он помолодел, посвежел. Он снова улыбался и шутил. Он обрел семью, о которой мечтал, а я с удовольствием отдыхала в этом райском уголке. И, главное, здесь не было истерик матери.