Я бы хотела однажды проснуться с амнезией. Это единственный способ забыть обо всем если не окончательно, то хотя бы на время. А Альцгеймер, оказывается, не выход: давние события никуда из сознания не уходят, боль остается болью, а потеря – потерей.

Мама права: мне было бы легче, если бы Николенька жил с нами. Но эти слова только бередят душу. Невозможно – значит, невозможно, и другого слова не подберешь. «Беда не приходит одна» – это про нас. Конечно, родители не испытали приступа счастья, узнав о том, что я не просто осталась без жениха, но еще и беременная. Но потом поняли, что ребенок – это единственное, в чем я могла найти хоть какое-то облегчение и утешение. Если бы он был со мной, наверное, время ускорило бы свою терапию. Когда Николенька появился на свет, заботы о нем, радость от его существования действительно позволяли на какое-то время забыться, но случилось то, что случилось. Проклятый Альцгеймер забрал у меня не только отца, но и сына. Отец – инвалид, мама – сиделка при нем, и я с неоконченным высшим – отличная компания для хорошего заработка и предоставления малышу всего необходимого. Любви у Николеньки предостаточно, но любовью сыт не будешь.

Мама говорит: я должна быть благодарна Лешиным родителям за то, что они взяли на себя заботы о внуке и дали мне возможность встать на ноги: крутиться как белка в колесе, чтобы успеть на две работы и в институт (пришлось перевестись на вечернее). Уход за папой стоит дорого, моего заработка в школе не хватит даже на прожиточный минимум. Конечно, до родов я проявила себя там с лучшей стороны, и дети ко мне привязались, но все-таки педагогу без стажа, да и пока без диплома, никто не даст полную ставку. Приходится довольствоваться малым, но это лучше, чем ничего. «Мир не без добрых людей» – мамина любимая фраза. Она считает верхом доброты предложенное мне коллегами папы место нянечки в больнице. Я понимаю: и это лучше, чем ничего. Заработок копеечный, но в буфете всегда остается еда и свежие булочки, что так нравятся папе. К тому же много благодарных больных. Кто шоколадку сунет, а кто и денежку в карман положит. Я не брезгую. Нет ничего предосудительного в том, чтобы купить своему ребенку лишнюю конфетку. Хотя на лишние у меня все равно не хватает. Утром – школа, днем – больница, вечером – институт. Доползти бы до кровати. Каждый раз думаешь, что упадешь замертво и проспишь отведенное время беспробудным сном. Но ничего не получается. Мысли будоражат усталое тело: лежишь и грезишь о том, чтобы скорее наступило утро. Тогда можно снова бежать, спешить, торопиться и не думать, не вспоминать, не терзаться. Вот так шесть дней в неделю. И только в воскресенье глоток почти счастья: Николенька. Раньше радовался, ручки тянул, а теперь прячется за юбку свекрови, отходить не хочет. То ли злится на меня, то ли действительно успевает забыть за неделю. Я не выдерживаю – реву. Лешина мать сердится: «Пугаешь ребенка!» Но ведь тяжело каждый раз два часа объяснять малышу, что я его мама, что люблю его, что никогда не брошу. А он молчит и смотрит так, будто хочет сказать: «Уже бросила». Мама просит не изводить себя, подсовывает какие-то медицинские книжки, где написано, что годовалые дети еще не способны делать сложных психологических выводов. «Он забудет этот период», – утверждает мама, и я верю, что так и будет. Как только получу диплом и полную ставку, отдам его в сад и буду забирать после работы. Так и заживем: мама за папой ухаживает, я – за Николенькой. Конечно, Лешкина мама будет умолять не делать этого, говорить о том, что внук – ее единственное утешение, что никого другого у нее нет. Но ведь и у меня нет. И это мой сын. И он будет со мной. Я же не стану запрещать ей видеться с мальчиком, и в гости мы к ней будем ездить по воскресеньям, но воспитывать Лешкиного сына я буду сама. Так, как мы этого хотели. Так, как об этом мечтали.

Мама гладит папу по щеке и повторяет, что нет ничьей вины в наших несбывшихся надеждах. Она ошибается. Я знаю виновного. Это имя черным мазутом стерло из моей памяти все, что было в ней светлого, радужного и прекрасного. Оно является ко мне ночами, пляшет перед глазами уродливыми буквами и ехидно хохочет над моей болью, нашептывая, что никогда не смогу отомстить. Не зарекайтесь, подполковник Коваленко Михаил Егорыч, не зарекайтесь. Как ниточке ни виться…

Людочку Егор уволил. Она, конечно, собиралась устроить некрасивую сцену и обвинить Егора во всех смертных грехах. В принципе, была бы права: попользовал и бросил, кому это понравится. Но, с другой стороны, ему тоже терзать себя ни к чему. Не он первый, не он последний. Точно не последний. Он же договорился с одним знакомым о переводе Люды к нему под крылышко. А крылышко, надо сказать, очень даже теплое и широкое. Рекламный отдел там будет раза в три побольше, чем у Егора, а состояние владельца бизнеса больше во все пять. Конечно, расхваливая достоинства Людочки, Егор умолчал о недостатках. Со временем приятель поймет, что работе эти умопомрачительные ноги пользы не приносят, но, пока суд да дело, Люда успеет урвать свой кусок и, возможно, даже сумеет испытать к Егору запоздалое чувство благодарности. Сейчас, конечно, она благодарить не могла. Была оскорблена и унижена, но достаточно умна для того, чтобы, услышав о том, что ей предлагают, сдержать и эмоции, и слова, швырнуть Егору на стол заявление по собственному желанию и отправиться собирать вещи.

– С квартиры съезжать? – спросила она, заглянув к нему в кабинет через полчаса.

– Не надо. Будет оплачивать новый работодатель. – Егор не поднимал глаз от бумаг. Создавал видимость занятости, чтобы скрыть неловкость. Ему было стыдно.

– Ясно. – Людочка хмыкнула. – Удобненько.

– Зачем ты так?

– А ты?

– Ну ведь ты же согласилась.

– А тебе было бы легче, если бы я съездила тебе по роже, сказала бы, что ты разбил мне сердце, и отказалась бы работать у твоего приятеля?

– Нет, – Егор качнул головой. Если бы Людочка была такой, она бы никогда не оказалась в его постели. Разбивать сердец Егор не собирался. Телом он пользовался, но душу не трогал.

– Вот и не строй из себя совестливого. Ладно, бывай.

Людочка исчезла из его жизни, одновременно и решив проблему, и создав другую. Место начальника рекламного отдела оказалось вакантным. Надо было объявлять конкурс, связываться с ведущими агентствами, устраивать хэдхантинг – дел невпроворот.

На самом деле Егор пытался сам себя обмануть, хорохорился. Дел сейчас было не так уж много. Точнее, их было непростительно мало. Договоры со старыми клиентами были исполнены, деньги получены, а новых заказов не наблюдалось. Так, было пару мелких заказов, а единственный крупный по-прежнему простаивал, потому что команда не могла родить ни одной стоящей идеи. А сколько клиент способен ждать у моря погоды? Все, конечно, по-разному, но ждать вечно никто не будет. Это уж точно. Терпение клиента грозило иссякнуть, он мог вильнуть хвостом и уплыть в другое агентство. И зачем тогда Егору директор рекламного отдела, если нечего рекламировать? Опять он упирается в конкретную должность, хотя дело совсем не в ней, а в том, что бизнес пошатнулся и имеет реальную угрозу тотального разрушения. И у Егора нет ни одной мало-мальски приличной мысли о том, как предотвратить катастрофу. Авитаминоз, наверное. Осень. Аналитический ум уснул. Стратегические планы отсутствуют. Ну уволил он Людочку. А дальше-то что? Никакой ясности. Никакой перспективы. И посоветоваться даже не с кем. Рассказать подчиненным о трудностях? Пустая затея. Побегут как крысы с корабля к конкурентам, и тогда Егор точно утонет. Жене рассказать? Тоже ничего хорошего. Нет, Машуля, конечно, умница. Она и поддержит, и успокоит. Крыша над головой есть, и ладно. Это уже немало. Но зачем на нее свои проблемы перекладывать? За себя и Егора она, может, и не станет переживать, а за Миньку? Конечно, на хлеб Егор всегда заработает. Что он, не мужик, что ли? Но Минька, в отличие от жены, привык к хорошему. Это Маше ничего не надо. У нее две пары джинсов и несколько свитеров на все времена (вот когда надо порадоваться ее непритязательности), а у сыночка все по-взрослому: гаджеты нового поколения, спортклуб, персональные тренировки по плаванию и карате. Кажется, все мелочь, а при рухнувшем бизнесе – серьезные траты. Нет, надо что-то делать. Надо. Нужны новые клиенты. Но где их взять? Нынче на рекламе все экономят, бюджет выделяют строго ограниченный и вообще предпочитают не обращаться в агентства, а обходиться своими силами. Отсюда и мировой кризис. К профессионалам никто не желает обращаться, и экономика без должного ухода загибается. Все-таки нужен директор рекламного отдела. Ох как нужен. Директор, который так отрекламировал бы агентство Егора, чтобы телефон верещал не переставая, из клиентов стояла бы очередь, а кофеварка в приемной ломалась бы еженедельно от неустанной работы, потому что у директора бесконечные переговоры, а партнеров принято угощать напитком из этой чудо-машины.