По некоторым документам можно судить, что Ворошилов, в начале 1937 г. надеявшийся, что вредителей и шпионов в Красной армии сравнительно мало, к концу 1938 г. искренне поверил (или делал вид?), что она насквозь прошпигована шпионами, террористами, заговорщиками, диверсантами, вредителями. Во всяком случае, составляя тезисы своего выступления на заседании Военного совета при наркоме обороны (ноябрь 1938 г.) и отметив, что командиры и политработники в своей подавляющей массе это – лучшие люди нашей страны, он записывает далее: «Но наряду с этим, тяжелыми фактами доказано, что кадры РККА были чрезвычайно политически и морально загажены. Предатели, изменники Родины и своей армии долгие годы жили среди нас и вели свою подкопную работу… Когда в прошлом году была раскрыта и судом революции уничтожена группа презренных изменников во главе с Тухачевским, никто из нас не мог предположить, что язва предательства среди командно-политич. кадр. распространилась так глубоко и широко.

1937 и весь 1938 гг. мы должны были беспощадно чистить свои ряды, безжалостно отсекая зараженные части, до живого, здорового мяса очищая язвы от мерзостной, предательской гнили… Еще не все, но основное, главное – уже сделано. Враг уже лишился своих больших глаз и ушей в наших рядах. Но ушки и глазки, разумеется, кое-где еще остались, и до них нужно добраться, иначе они разрастутся и принесут стране, РККА огромный и тяжкий вред»70.

Эти записи сделаны Ворошиловым для себя. Можно утверждать, что они довольно адекватно отражают состояние его духа, его понимание процесса «выкорчевывания». Как может судить читатель, здесь и тени сожаления, а тем более раскаяния нет. Наоборот, палач Красной армии гордится своей палаческой работой, собирается и дальше всячески совершенствовать ее.

Иногда, при получении меморандумов Особого отдела с просьбой санкции на арест тех или иных лиц комначполитсостава, Ворошилов рекомендовал особистам обратиться к непосредственному начальнику намеченных жертв. И, как правило, эти начальники, сами дрожавшие от страха, покорно отдавали своих подчиненных на расправу. Вот 25 апреля 1937 г. начальник Строительно-квартирного управления РККА корпусной комиссар А.В. Хрулев докладывает Ворошилову: «На основании Вашей резолюции тов. Леплевский поставил передо мной вопрос об аресте Хандрикова и Заикина. Хандриков в настоящее время освобожден от работы и находится в моем распоряжении… Все время путался в различных политических вопросах. Принадлежал к троцкистской оппозиции… Считаю возможным согласиться на арест. Арест Заикина для управления даже очень полезен, он несколько оздоровит обстановку»71 (подчеркнуто мною. – О.С.). И в тот же день на этом документе появляется резолюция: «Арестовать. КВ. 25/IV.37»72.

Но поскольку все же особистам надо было каждый раз с какой-то степенью убедительности обосновывать свою просьбу об аресте, они нередко не ставили вопрос о немедленном аресте того или иного командира или политработника, а лишь об его увольнении из РККА. Такие просьбы нарком удовлетворял еще более охотно. А там вне армии – органы НКВД ни в каких наркомовских санкциях на арест бывших военных уже не нуждались. И хотя на первых порах проявлялась какая-то видимость заботы об уволенных – по сообщению начальника Политуправления РККА П.А. Смирнова (в официальном докладе 3 августа 1937 г.), было принято решение ЦК ВКП(б), по которому при наркоматах должны были быть созданы комиссии (с представителями от военных советов округов). Они должны были заняться устройством на работу уволенных из армии (в том числе и по политическим мотивам)73, – многие из уволенных командиров и политработников вместо получения новой работы довольно быстро оказывались в тюрьмах НКВД.

В кошмарных условиях 1937–1938 гг. увольнение из РККА по политическим мотивам для увольняемого было первой ступенькой в ад. А для увольняющего – «железного наркома» – эта процедура предоставляла иногда возможности покуражиться. Когда 19 июня 1937 г. Леплевский сообщил ему, что заместитель начальника политотдела 15-й тяжелой бомбардировочной авиабригады батальонный комиссар М.А. Добронравов якобы является «кадровым троцкистом» и еще в 1923 г., будучи студентом, поддерживал какие-то идеи Троцкого, резолюция наркома была предельно лаконична и однозначна: «Выгнать. КВ»74. На представлении отдела кадров Политуправления РККА на уволенного из армии полкового комиссара Кустова – «просит восстановить» – Ворошилов начертал: «Обойдутся в РККА и без Кустова»75.

Не стыдился Ворошилов оставлять даже в письменном виде следы своей невоспитанности, вульгарной грубости. 5 сентября 1938 г. военюрист 1-го ранга Семченко обратился с докладной запиской «О состоянии охраны границ СССР с Финляндией». Не берусь судить о компетентности автора, но Ворошилову записка ужасно не понравилась, и вот как он в резолюции выразил свое авторитетное наркомовское мнение: «Хоть ты и 1-го ранга… а дурак!»76 Читаешь такое (даже если это написано под влиянием примера одного из чеховских персонажей) и невольно думаешь, как же мудры были наши далекие славянские предки, которые говорили: «Нет хуже князя, нежели из грязи».

Как и все хамоватые люди, готовые вовсю куражиться над зависящими от них и становящиеся «ниже тоненькой былиночки» перед теми, от кого сами зависят, Ворошилов прямо-таки благоговел перед Сталиным. Последний, кстати, всячески, посмеиваясь в усы, разжигал небезвыгодный для себя миф «о великом полководце». На приеме участников первомайского парада руководителями партии и правительства в Кремле 2 мая 1936 г. Сталин поднял тост: «За вождя Красной армии, за одного из лучших руководителей партии и правительства, за Клима Ворошилова»77. Клим в свою очередь отвечал чуть ли не собачьей преданностью «вождю». И других к этому всячески призывал. Когда летом 1936 г. на встрече со Сталиным, Ворошиловым и Ежовым арестованные Каменев и Зиновьев робко спросили о гарантиях, что их не расстреляют, если они дадут «признательные» показания, вмешался Ворошилов: «Каменев и Зиновьев ведут себя так, словно они имеют право диктовать Политбюро свои условия. Это возмутительно! Если у них осталась хоть капля здравого смысла, они должны стать на колени перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь. Если они не желают спасать свою шкуру, пусть подыхают. Черт с ними!»78

В соответствии с этим кредо, о своей шкуре Ворошилов заботился старательно. И «сладкой жизни» он отнюдь не чурался. И выпить, и закусить умел. По свидетельству крупного функционера НКВД Л.Л. Никольского, в середине 30-х годов у Ворошилова появилась уже третья вилла, и она предназначалась «для восходящей звезды балета С.»79. И голову приятно кружили всепроникающие ядовитые испарения почета, новых и новых орденов, публичных непрерывных восхвалений, чуть ли не каждый день публикуемых в газетах (особенно в «своей» «Красной звезде») фотопортретов, фимиам лести, угодничества, заискивания. Но ведь Ворошилова глупым никак не назовешь. И он не мог не понимать, что старинная русская пословица: «Не по Сеньке шапка» справедлива не только по отношению к его бывшему командарму Буденному, но и к нему самому. Это с болью наблюдали многие активные участники Гражданской войны. И.С. Кутяков, принявший в 1919 г. в 22-летнем возрасте дивизию после гибели В.И. Чапаева, ставший в 1935 г. комкором, записал в своем дневнике 15 марта 1937 г.: «Пока «железный» будет стоять во главе, до тех пор будет стоять бестолковщина, подхалимство, и все тупое будет в почете, все умное будет унижаться»80. Сам Ворошилов отчетливо представлял себе, что Тухачевский либо Егоров, Уборевич либо Якир, т. е. настоящие кадровые военные, искушенные и в политической жизни, были бы гораздо более на месте на посту наркома обороны.