Хью посмотрел на него с некоторым удивлением и объяснил.

– Гомосеки чертовы! – ругнулся Семен по-русски и добавил на языке лоуринов: – Только я в этом тебе не помощник. Вон твои люди идут – пусть они занимаются. А я на этот разврат смотреть не желаю.

Онокл он догнал почти у самой нарты. Из-под ее накидки действительно капала кровь, но женщина, казалось, этого не замечала.

– Стой! – преградил Семен ей дорогу и заглянул в лицо: совершенно обычные широко открытые неандертальские глаза с темно-карими зрачками, только смотрят куда-то в пустоту, а не на окружающие предметы. – Что с тобой? Ты меня видишь? Слышишь?

В ответ молчание. Взгляд на нем не фокусируется.

– Знаешь что? – решился-таки Семен. – Иди-ка сюда и садись на нарту!

Женщина не реагировала. Тогда он взял ее за руку, подвел и посадил. Она не сопротивлялась, а ее рука была теплой.

– Ты что, говорить разучилась? У тебя же раньше хорошо получалось, непонятно только.

Семен потоптался перед ней, а потом потянул вверх подол ее накидки с правой стороны. Шкура намокла от крови, но раны видно не было. Тогда Семен, набравшись смелости, потянул край одежды еще выше и аж присвистнул от неожиданности: на правой руке, чуть ниже плечевого сустава, красовался глубокий горизонтальный порез. Края раны разошлись, виднелась бледно-розовая мышечная ткань…

– Нет, – сказал Семен, пережив несколько секунд оторопи, – решительно отказываюсь что-либо понимать! Так не бывает. Ты что, сама порезалась?! Молчишь… А я знаю совершенно точно: такие раны надо зашивать. Потерпишь?

Ответа не последовало, и Семен принялся рыться в мешках в поисках иглы и сухожильных ниток. Эту иглу он выковал и выточил сам – она была, конечно, тоньше карандаша, но от обычной швейной отличалась сильно. Закаленным был только кончик, так что согнуть ее удалось без труда.

Инструмент и руки пришлось стерилизовать собственной мочой и снегом.

Ни дерганий, ни стонов. Но боль она чувствовала – из глаз текли слезы.

Позже Семен осмотрел раненого неандертальца. Одежда его с правой стороны была заляпана кровью, шкура, прикрывающая плечо, прорезана насквозь, но на самом плече он не увидел даже шрама.

Таким образом, караван увеличился сразу на восемь человек. Найденыши – женщина и ребенок – были недееспособны, и Семену пришлось-таки уступить свое место на нарте. Всю эту компанию нужно было кормить – хотя бы символически. Правда, у данной проблемы было и совсем простое решение – Хью, как признанный авторитет, вправе указать на любого, и на ужин будет свежее мясо. Поверить в такую первобытную непосредственность Семен не мог и некоторое время донимал спутников вопросами: неужели нет никаких запретов, ограничений, табу? Как в песне Высоцкого: «…Хотели кушать – и съели Кука!» Ответ можно было подытожить таким образом: «Раньше все было, а теперь нет ничего. Нас, по сути дела, тоже нет, так что можно – все». «Я вам устрою вседозволенность!» – мысленно грозился Семен.

На этом приключения и встречи не закончились. Через день наткнулись еще на одно неандертальское семейство – мужчина, подросток и две женщины. Как смог понять Семен, они покидали страну хьюггов, но застряли на окраине, обнаружив полуразложившийся труп мамонта. На том и держались. «Присягу верности» они принесли по первому требованию.

По льду замерзшей реки караван тащился три дня. Нужное место Семен опознал по останцу высокой террасы на левом берегу, а не найти солонец было трудно – к нему со всей округи вели звериные тропы. Проблемы, конечно, не замедлили появиться – и в большом количестве. Во-первых, выяснилось, что в брошенном жилье питекантропов под скальным навесом такая толпа неандертальцев никоим образом не поместится. А во-вторых, вокруг солонца такой рельеф, что делать там без дистанционного оружия совершенно нечего. С таким же успехом можно гоняться за оленями в чистом поле.

– Что я могу на это сказать… – вздохнул Семен. – Лучше места все равно нет.

– Место хороший, – согласился Хью. – Как жить знать нет.

– Как, как… Приспосабливать надо для себя окружающую среду! Берем, скажем, топор и строим дом. Из деревьев!

Конструкцию Семен изобрел без особого напряжения – на основе все той же треноги. Собственно говоря, в зимних условиях при наличии единственного топора и отсутствии кровельного материала ничего другого нельзя и придумать, а делать нужно было срочно – мороз крепчал день ото дня, и Семен каждое утро ожидал увидеть первый труп среди неандертальцев. Можно, конечно, всю ночь просидеть у костра, но… Тут опять работала психология – у неандертальцев, как у чукчей иной реальности, нет традиции использовать огонь для обогрева. Они никогда не жили в условиях изобилия топлива. То, что их надо перевоспитывать, Семен не сомневался, но времени на это не было. Прикасаться к незнакомым предметам люди отказывались, и Семен взялся за работу вдвоем с Хью.

Трехметровой высоты тренога из нетолстых бревен. Метрах в пяти – еще одна. Сверху бревно-конек и посередине к нему еще два бревна-подпорки в виде перевернутой буквы V. К этому коньковому бревну с двух сторон под наклоном прислоняется (а кое-где и привязывается) все подряд – палки, бревна, слеги. Получается нечто вроде двускатной крыши, стоящей прямо не земле. Сверху на нее грузится еловый лапник и снег, поскольку шкур не имеется.

Ломали ветки и гребли снег все дружно, а вот топором махал в основном Семен. С пола снег вычистили до земли и натаскали туда тех же еловых веток. Вся процедура заняла полный световой день. Семен собственноручно запалил огонь в сделанном наспех очаге, после чего запустил народ для осмотра:

– Тут будут жить женщины и дети. Мужчины могут спать на улице или строить такие же! – заявил Семен и с чувством глубокого удовлетворения отправился в свою палатку.

Утром это чувство у него исчезло бесследно – новостройка стояла пустой, а полуживые от холода неандертальцы копошились возле скального навеса. Пришлось начать расследование.

Ничего внятного Хью объяснить не смог:

– Жить там люди хотеть нет.

– Сам вижу, но почему?!

– Дом нет, живи плохо.

– Черт побери! Плохой ли, хороший ли, но это дом! В нем теплее, чем на улице!

– Лоурин так живи – да. Темаг так живи – нет.

Семен плюнул с досады (целый день работы насмарку!), матюгнулся и взялся за Седого. Общаться, конечно, пришлось на языке хьюггов, чего Семен категорически не любил. Всего через какой-нибудь час мучений вырисовалась следующая картина: вот такой вот утепленный шалаш неандертальцы не воспринимают как жилье. Не воспринимают, и все! То, что он хоть как-то защищает от холода, решительно ни о чем не говорит.

«Блин, – мысленно ругался Семен, – опять предрассудок, опять интеллектуальная стенка первобытного мифа! Мне-то казалось, что подобные приколы имеют отношение в основном к пище. В былой современности, скажем, часть населения планеты саранчу считает лакомством, а у другой части один вид этих насекомых вызывает содрогание. Личинки оленьего овода, покрывающие иногда шкуру оленя, у большинства оленеводческих племен считались деликатесом, а вот "белый" человек, пожалуй, скорее согласится помереть от голода, чем жевать этих опарышей (да еще и живьем!). Но жилье?! Впрочем, и тут примеры имеются – при переселении советской властью кочевых скотоводов в "цивильные" квартиры, говорят, они пытались там ставить юрты и жечь костры на паркете. Дружный вывод "белой" общественности: дураки недоразвитые! Но на самом деле недоразвитой оказывается эта самая общественность, потому что не понимает: в "настоящем" доме стены должны быть из шкур или войлока, но уж никак не из кирпичей или бетонных плит! Ну-ка, ну-ка… А ведь это мысль!»