– Забудьте об этом, – приказал сэр Харвей.

Они растворились в толпе, остановившись по пути у шатра, где можно было купить кружево тончайшей работы, с трудом пробрались мимо танцоров из балетной труппы, бросавших в толпу розы, за которыми следовало несколько нарядно одетых кавалеров, декламировавших сонеты, сочиненные ими в честь прима-балерины.

– Не правда ли, все это похоже на безумие? – заметила Паолина.

– Мне это напоминает детский праздник, – ответил сэр Харвей. – Но таковы уж венецианцы – словно дети, которые стремятся проводить все свое время в развлечениях. Вот почему они постепенно теряют свои позиции в торговле и свой престиж.

Тон его был серьезным, и Паолина удивленно взглянула на него.

– Будь я на месте дожа, я бы запретил карнавалы, кроме, быть может, одной недели в году, и заставил бы людей работать. Их величие и слава уже клонятся к закату, и через несколько лет от них останется одно воспоминание.

– Вряд ли Венеция когда-нибудь перестанет быть тем, чем она является сейчас – самым прекрасным местом на свете, – сказала Паолина.

Сэр Харвей окинул взглядом голубую гладь лагуны.

– Интересно, каким станет этот город в будущем, – произнес он задумчиво. – Венецианцы, по-видимому, не понимают того, что именно их корабли и их торговые связи принесли им богатство, которым и оплачено все это великолепие.

Он вдруг прервался и вызвал их гондолу.

– Не будем слишком серьезными, – продолжал он. – Мы здесь на карнавале, так что будем смеяться и веселиться вместе со всеми и готовиться к сегодняшнему вечеру.

В течение всего долгого, теплого летнего дня, как казалось Паолине, мысль о предстоящем вечере нависла над нею, словно маленькое темное облако. Они пробовали изысканные кушанья, катались в гондоле по Большому каналу, любуясь прекрасными дворцами, знакомясь с некоторыми из их владельцев, которые приглашали их к себе, стараясь перещеголять друг друга в любезностях, изъявлениях дружбы и гостеприимства.

Но все это время Паолина могла думать лишь о том, что ожидало ее вечером. Граф слишком легко попался в ловушку, которую подстроил для него сэр Харвей. Будет ли столь же легко обманывать его и дальше? Этот вопрос как будто преследовал Паолину, и она невольно вспомнила слова цыганки. Действительно, она вынуждена была следовать по пути, который был предопределен для нее, и, конечно, делала это против своего желания. Тем не менее девушка испытывала огромную радость от сознания того, что она оказалась здесь, в Венеции, среди величественных храмов и дворцов, и познакомилась с новыми людьми. Ей было приятно чувствовать тепло солнца над своей головой, когда она села в гондолу и маленькая лодка, подхваченная потоком, понесла ее по нескончаемому лабиринту узких каналов, пересекавших этот сказочный город.

Сэр Харвей был, как обычно, настроен весьма беззаботно, болтая о разных пустяках и рассыпая комплименты, причем в галантности он не уступал венецианским аристократам, славившимся своими изящными манерами и неистощимым остроумием. У Паолины сложилось впечатление, будто она принимала участие в каком-то странном представлении, своего рода комедии масок, в которой каждый играл заранее выученную роль и следовал ей до мелочей. Все вокруг казалось ей таким искусственным, таким надуманным и вместе с тем до крайности забавным.

Они оба чувствовали себя слегка уставшими, когда, нанеся последний визит в палаццо на Большом канале, отправились домой.

– Вам нужно отдохнуть перед обедом, – произнес сэр Харвей, когда они расположились на мягких подушках, покрывавших сиденье гондолы. – Сегодня вечером вы должны затмить всех.

– Надо ли нам идти туда? – вдруг спросила Паолина. – Неужели мы не можем хоть раз забыть обо всех наших планах и просто радоваться жизни?

– Если бы у вас был выбор, как бы вы поступили? – осведомился сэр Харвей.

– Думаю, я могла бы пообедать в палаццо, – ответила Паолина мечтательно. – Без гостей, только с вами. Затем я бы с удовольствием прокатилась в гондоле под звездами по маленьким каналам, где так тихо и спокойно. После этого мы могли бы остановиться у Сан-Марко, слушать там музыку и смех толпы, находясь совсем рядом и все же не смешиваясь с нею. А чуть позже мы бы направились в сторону лагуны. Там должно быть очень красиво, когда взойдет луна.

– Вы думаете, что будете довольны, оставшись здесь со мной? – спросил сэр Харвей почти строго. – Вряд ли вам стоит ожидать, что я буду нашептывать на ухо нежности своей сестре.

– Мне кажется, я немного устала от комплиментов, – ответила Паолина с обидой в голосе. – Их слишком много, и звучат они так поверхностно, что трудно поверить, будто они действительно могут что-либо значить для тех, кто их делает, или тех, кто их принимает.

– Могу ли я сделать вам один комплимент от чистого сердца? – осведомился сэр Харвей.

– Да... конечно, – отозвалась Паолина, у которой непонятно почему вдруг все замерло в груди.

– Сегодня днем, когда я наблюдал за вами, я решил, что у вас естественные и изящные манеры девушки благородного происхождения. Кем бы ни была ваша мать, какую бы беспорядочную жизнь ни вел ваш отец, они вне всякого сомнения были истинными аристократами. Только человек с большим умом и интуицией мог справиться со всеми трудностями, которые возникали у вас на пути за последние несколько дней. Я прекрасно понимаю, как нелегко вам было играть ту роль, которую я требовал от вас, и все же вам удалось сделать это просто превосходно.

От его слов у Паолины вдруг потеплело на сердце. С сияющими от радости глазами она произнесла:

– Я не знаю, как благодарить вас за то, что вы сейчас сказали. Я так боялась подвести вас.

– Моя дорогая, я не достоин вашего доверия и признательности. Вы отдали себя на мое попечение. Это я должен бояться обмануть ваши ожидания.

– Я не верю, что такое когда-нибудь случится, – ответила Паолина. – Вы во многом возводите на себя напраслину. Вы пытаетесь представить себя грубым, бездушным авантюристом, тогда как на самом деле вы добрый, мягкий и чуткий человек. Я не говорила об этом раньше, но я часто думала о том, как великодушно вы поступили, взяв с нами бедного Альберто, когда он был вне себя от страха. В сущности, вам он совсем не был нужен, однако вы приняли его к себе на службу.

Паолина испустила легкий вздох, похожий на всхлипывание, и затем продолжала чуть слышно:

– И вы были очень добры ко мне, когда я была утомлена и напугана. Я не забыла об этом, хотя мне трудно выразить словами, как высоко я ценю вашу заботу обо мне.

– Тогда, прошу вас, не надо слов, – произнес сэр Харвей с поспешностью, свидетельствовавшей о том, что ее признание глубоко тронуло его. – Вероятно, итальянцы правы. Мы, англичане, не склонны к комплиментам.

– Мне нравятся некоторые из них, – отозвалась Паолина. – Комплименты вроде тех, что делаете мне вы, – идущие от чистого сердца.