Трясущегося Льва отвели под руки в постель. Обнаружив у изголовья початую пачку реланиума, кто-то предположил, что, не выдержав истязаний, старик хотел покончить с собой. На всякий случай вызвали участкового – милиционера или врача. В суматохе не разобрали, чей телефон.

Весть о погромах молниеносно разлетелась по всему дому. Нудельману сочувствовали, его навещали и советовали обратиться за помощью в международные организации. Возмущенная Дашка пригласила корреспондента газеты «Смена», чтобы он провел независимое расследование деятельности общества «Память» в 14-й квартире.

Наутро Сергей Семенович ничего не помнил о ночных злоключениях (вот оно, благотворное действие кооперативного алкоголя) и очень искренне сочувствовал Льву Израилевичу вместе с остальными.

Молодая женщина смотрела на сгустившиеся за окном метельные сумерки и ждала прихода Ильи. Ждала присутствия, но не теплоты. Отношения с мужем нельзя было назвать плохими, они почти перестали существовать. Он жил своей жизнью, она – своей. «Как дела на работе?» – «Нормально». – «Как здоровье дочки?» – «Без перемен». Это напоминало перекличку «пароль – отзыв», и ничего за этими фразами не было: ни ее интереса к его работе, ни его заботы о ребенке. Муж служил декорацией, не более, но как ни странно, эта декорация помогала разыгрывать действо на сцене.

Девочка закряхтела, Катя подошла к кроватке. Постепенно тихие всхлипывания переросли в отчаянные рыдания. Судороги!

Женщина бросилась к пузырьку с лекарством и едва нацедила пол-ложечки. «Сейчас закроется аптека, а впереди еще ночь, – лихорадочно соображала она, – придется бежать с Машкой, Илью ждать безнадежно». Мать быстро натягивала одежду, ругая себя за то, что не запасла лекарство. Судороги безжалостно скрючивали тело малышки, она захлебывалась в крике.

Нил столкнулся с ними на лестнице.

– Ты куда? – Он недоуменно смотрел на растрепанную соседку с разрывающимся от крика свертком в руках. – Что-то случилось?

– Ребенку лекарство, я в аптеку... – невнятно пролепетала Катя.

Вид у нее был такой, что тронул бы и каменное сердце. А у Нила сердце было самое обыкновенное, поэтому он предложил:

– Давай я сбегаю.

– Возьми рецепт, – сразу согласилась соседка, сунув ему в руку бумажку.

Нил бежал в незастегнутой куртке по развязшему от мокрого снега Невскому, мимо светящихся окон кафе и магазинов. Машины, скользкие, как рыбки, сбивались в косяки на перекрестках, а он с огромной скоростью рассекал сырой, по-подвальному затхлый питерский воздух.

В аптеке Нил из любопытства спросил:

– От чего лекарство?

– Противосудорожное.

– Зачем оно ребенку?.. – протянул он, начиная что-то подозревать.

– Папаша, врач знает, что выписывать! – Фармацевт спешила закрыть входную дверь.

Запыхавшийся Нил передал пузырек соседке и невольно замешкался. Он оглядел знакомую комнату Марии Васильевны и заметил, что Катя почти не меняла обстановку. Все так же белели кружевные салфетки, бегемотом возлежал обшарпанный кожаный диван, а по углам застенчиво таились тонконогие этажерки. Только теперь повсюду валялись пеленки и ползунки.

Дрожащими руками Катя влила в раздираемый криком рот вторую ложечку, и Маша начала потихоньку успокаиваться.

– Что с ней?

И кто его дергал за язык?!

Катя отвернулась, собираясь с духом, потом глухо отчеканила:

– У нее тяжелая врожденная болезнь...

Вот тут бы ему взять да и уйти, а он снова ляпнул то, о чем думал:

– Она не видит?

– Да, да, не видит и расти перестала, хотя ей скоро полгода. – Катя выдохнула эти слова и как-то сразу обмякла. – Поначалу мы ничего не знали, до трех месяцев она вела себя как все дети. В роддоме врачи не заметили отклонений. И вдруг свекровь заподозрила, пригласила знакомого педиатра. Дальше пошло-поехало – одно не в порядке, другое...

Нилу стало неловко, он потихоньку двинулся к двери, мысленно ругая себя: «Какое тебе дело, чего суешься в чужую жизнь?»

– Не уходи! – Катя умоляюще посмотрела ему вслед. – Посиди немного.

Он покорно вернулся и сел у стола. «Кажется, я влип».

– Понимаешь, мне почти не с кем об этом поговорить. Тихо схожу с ума, а муж делает вид, что все в порядке. И я изо всех сил делаю вид... но это не всегда удается. – Крошечная батистовая распашонка треснула в ее руках пополам. Катя горько усмехнулась. – Я не жду ни от кого жалости, просто хочу почувствовать, что еще жива, и жива не напрасно. Хочешь чаю?

– Давай, – обреченно кивнул Нил.

Катя поставила ему чашку и, взглянув на часы, подумала, что будет неплохо, если Илья сегодня задержится дольше обычного.

– А может, это и правильно. Сильные живут своей жизнью, а убогие – своей. – Она опустила голову. – У меня такое ощущение, что нас с Машей вытесняют в невидимую резервацию. Несчастье отпугивает людей, они боятся, что оно переползет на них как лишай. А впрочем, я не имею права жаловаться. И ты меня не жалей, просто посиди за компанию, а то грустно сегодня как-то.

Нил понял, что бедняжка в этот вечер особо нуждается в паре свободных ушей, и щедро их предоставил. В его душе шевельнулось смутное подозрение, что все их предыдущие разговоры и встречи не так уж случайны. Это было удивительно и непонятно. Она ведь не походила на женщину, за которой хотелось бы поухаживать. Скорее, потерянная мамаша, которая повсюду таскается со своим младенцем. Как теперь выясняется, тяжело больным.

Еще тогда, в кафе, Нил почувствовал в ребенке какую-то ненасыщенность жизнью. Он бросил взгляд в кроватку: красивое кукольное личико девочки застыло во сне. Маленькое, почти ненастоящее существо мучилось, едва начав жить. В этом было что-то чудовищное.

Катя подошла к спящей и слегка поправила одеяло.

Нил поймал себя на мысли, что кроватка выглядит так, словно принадлежит веселому малышу: яркая драпировка, разноцветные погремушки, мигающая елочная гирлянда, так и не убранная через месяц после Нового года.

– Иногда мне кажется, что жизнь Машеньки только и подпитывается моей энергией. Она настолько слаба, что мне страшно оставить ее даже на час. Она как-то сразу вся остывает, и я боюсь, что уже не успею согреть эти крошечные ручки...

Нил думал, что, наверное, так бывает жалко птицу с перебитыми крыльями. Катя была очень похожа на такую птицу – еще живая, но уже обречена, – и потому он слушал ее до упаду, выпил три кружки чая и ушел спать с чугунной головой.

Муж и в самом деле явился ночевать заполночь, когда перестали ходить троллейбусы.

Илья считал несчастье заразным и оттого не целовался с ним и старался близко к себе не прижимать.