К исходу следующего дня на завод подали эшелон песка, которого хватило надолго.

Стрельба продолжалась. Зрелище, надо сказать, внушительное. Началось с 76миллиметровых пушек и закончилось самыми крупными калибрами. Трудно передать словами всю красоту этой стрельбы — она показывала, насколько мощна наша артиллерия. Когда закончилась стрельба из последнего орудия, Сталин произнес: «Все!» — и отошел от амбразуры. Выйдя из блиндажа, заговорил негромко, как бы думая вслух:

— Орудия хорошие, но их надо иметь больше, иметь много уже сегодня, а некоторые вопросы у нас еще не решены. Надо быстрее решать, и не ошибиться бы при этом. Хорошо, что появились у нас свои кадры, правда, еще молодые, но они уже есть. Их надо растить.

Мы с Махановым шли рядом с ним, но ни я, ни он не произнесли ни слова: понимали, что не с нами ведет этот разговор Сталин.

Через несколько метров он остановился. Остановились и мы. И тут Сталин как-то лукаво произносит:

— Познакомьтесь.

Мы в один голос ответили, что уже давно знакомы.

— Это я знаю, — сказал Сталин, а вы при мне познакомьтесь.

Маханов улыбнулся, и мы пожали друг другу руки.

— Ну, вот и хорошо, — не скрывал своего удовлетворения Иосиф Виссарионович.

Я не мог ничего понять, — пишет В.Г. Грабин. — Сталин приобнял нас, развернув в направлении к нашим пушкам. Сделав несколько шагов, опять остановился:

— Товарищ Маханов, покритикуйте пушки Грабина.

Такого поворота, признаться, никто из нас не ожидал. Подумав, Маханов произнес:

— О пушках Грабина ничего плохого не могу сказать. Не ожидал я такого ответа, даже удивился. А Сталин,

прищурив глаза, уже обращается ко мне:

— А теперь вы покритикуйте пушки Маханова.

Я вынужден был принять правила этой непонятной игры и, собравшись с мыслями, выплеснул: мол, универсальная пушка имеет три органических недостатка. Перечислил их и заключил:

— Каждый из этих недостатков приводит к тому, что пушка без коренных переделок непригодна для армии.

Сказав это, я умолк. Молчали и Сталин с Махановым. Я не знал, как они отнесутся к моим замечаниям, и испытывал некоторый душевный дискомфорт. Но, сознаюсь, ни о чем не сожалел. Не моя же была инициатива, рассудил я про себя, ну, а раз спросили, не врать же в самом деле…

Сделав паузу, Сталин предложил мне:

— А теперь так же принципиально покритикуйте свои пушки.

Это уже было из разряда иррационального, хотя здесь была своя «сермяжная» правда: умел критиковать других, сумей раскритиковать и себя.

И тут меня очень выручило то, что мы всегда объективно оценивали сделанное, в том числе и эти пушки. Я рассказал о недостатках. Перечисляя их, объяснял, как они могут быть устранены, и в заключение сказал, что устранение дефектов значительно улучшит боевые качества пушек. От такого самобичевания я даже вспотел.

Сталин сказал:

— Выходит, что нашли за что критиковать свои пушки. Это похвально. Хорошо, что, создав пушки, вы видите, как их улучшить. Это значит, что ваш коллектив имеет перспективы. А какую из ваших пушек вы рекомендуете принять на вооружение?

Опять неожиданный вопрос. Я молчал. Сталин повторил еще раз.

— Надо бы прежде испытать пушки, а затем давать рекомендации, — заметил я.

— Это верно, но учтите, нужно торопиться. Времени много потеряно, оно нас не будет ждать. И все-таки, какую же вы рекомендуете?

Я отдал предпочтение «желтенькой».

— А почему именно эту, а не другую?

— Она лучше, чем Ф-20.

— Но чем лучше?

— Ф-22 мы проектировали позже, чем Ф-20, учли и устранили многие недостатки.

— Это хорошо. А теперь мы отправим вашу пушку в Ленинград, пусть военные ее испытают. Я правильно понял вас: в ней действительно нет ничего заграничного?

— Да, товарищ Сталин, она создана нашим КБ по своей схеме, из отечественных материалов, да и на нашем оборудовании.

— Это замечательно. — Сталин явно был в настроении.

Формально Сталин не имел университетского образования, хотя Тифлисская православная семинария давала объем знаний, близкий к высшему образованию. Несмотря на суровые кары, И. Джугашвили в семинарии упорно занимался самообразованием — читал классическую русскую и мировую литературу, труды выдающихся естествоиспытателей. Он штудировал марксистские сочинения, особенно «Капитал» Маркса. Как и для многих большевиков, тюрьмы были его университетами. Сталин до 1917 года не раз бывал за границей — в Стокгольме, Лондоне, Кракове, Вене. Так, в венских библиотеках он изучил массу специальной литературы для написания своей работы «Марксизм и национальный вопрос».

И возглавив большевистскую партию, Сталин продолжал неустанно пополнять свои знания. Он создал в кремлевской квартире большую личную библиотеку, включающую труды Маркса, Энгельса и Ленина, книги по важнейшим разделам науки, военной теории, истории и др. Еще дочь Светлана Аллилуева отмечала, что многие книги с пометками Сталина пропали.

Энциклопедичность знаний Сталина подчеркивали видные политики и ученые, писатели и артисты, военачальники и дипломаты. Идеен писал, что Сталин изначально произвел на него впечатление своим умом, прекрасной осведомленностью по всем касающимся его вопросам. Де Голль признавался, что Сталин обладает искусством диалога в большей степени, чем Черчилль с Рузвельтом.

Удивительна была широта научных и художественных интересов Сталина. Объем прочитанного им в день составлял до 500 страниц. Он обладал необыкновенной памятью на факты, высказывания, даты, цифры и т. д. из самых различных областей знания и общественной жизни. Рассказывают, когда перед парадом 7 ноября 1941 года Сталин спросил Буденного про Агапкина, тот удивился: при чем здесь какой-то дворник из фильма «Волга-Волга»? Сталин пояснил: «Вы путаете. У Александрова дворник Охапкин. Я спрашиваю про автора марша «Прощание славянки» композитора Агапкина. Он будет дирижировать оркестром?»

Суждения Сталина по многим экономическим, политическим, научным, нравственным и международным проблемам и сейчас поражают своей основательностью и прозорливостью, продуманностью и осторожностью. К сожалению, эта черта не всегда отличала последующих лидеров страны.

Позвонил Сталин в Союз писателей, но ни Фадеева, ни кого-то из других секретарей не оказалось на месте. Секретарь приемной не могла сказать, кто и когда будет. Правда, что знала по интересовавшему вопросу, ответила Сталину.