Рядом с моим носом по ботинку убитого нашего солдата ползет букашка. Ползет себе по своим делам букашка и не понимает, что здесь война и что, может быть, еще один человек, на которого она смотрит и не видит, сейчас перестанет жить…

Ну, поверил уже фриц, что я мертвый? Убрал палец с гашетки? Отвернулся?.. Как стальная пружина, взвиваюсь и в три прыжка — живой и невредимый — сваливаюсь в нашу траншею. Пулемет застрочил, да поздно…

Где же моя компания? Нету! Одна колбаса трофейная валяется… Оказалось потом, хлопцев я тоже убедил, что лежу там мертвый, на «нейтралке». Все же заела совесть, что по их вине зазря погиб молоденький комсорг, не до угощения стало!

Отряхнувшись и подхватив полевую сумку, я побежал по траншее догонять своих собутыльников, чтобы рассчитаться — вернуть должок. Вот и они: «Ты че?! Комсорг, воскрес ли чели?! Ну, ты даешь! Ты наверна всамделишный артист — шмякнулся так, что и мы подумали: «Готов!»

На другой день хлопцы смеялись надо мной, что я петлял и прыгал к бронетранспортеру как заяц (над живым можно посмеяться), но и хвалили за хитрость, к которой я прибег на обратном пути. Молниеносно разнесли по батальону, что «комсорг наш не трусливый». Ну и со всеми вытекающими…

Вообще же к шнапсу, как и ко всякому другому алкоголю, я равнодушен. Это еще с детства. Пацанами мы часто забегали на шахтный двор, где было «кладбище пьяниц». Могилы с настоящими крестами, пустыми бутылками… Колышек с доской, на которой фамилия пьяницы. Сюда приходили старые и малые, чтобы посмотреть на спектакль «живгазеты», изображающий в лицах похороны пьяницы-шахтера.

А спектакли были и в самом деле интересными. Играет духовой оркестр похоронную, несут гроб «с телом покойного», крест.

В яму опускают гроб. Говорят смешные речи… Засыпают яму землей… Пьянице нигде потом проходу не будет… А в результате шахтер уже не пьет, и его «могилу» теперь уберут…

Наверно, я очень восприимчивый к пропаганде человек. Та «живгазета» меня уберегла от распространенной пагубы. Но самую впечатляющую и доказательную «живгазету» довелось мне увидеть и пережить на фронте, когда мы взяли местечко Червоный Прапор со спиртоводочным заводом…

Опасаясь немецких хитроумных «мышеловок», наша пешая и конная разведка, как никогда раньше, обследовала всю местность на подступах к этому поселку и не обнаружила немцев. По невидимому солдатскому «телеграфу» по всем батальонам полка распространился слух о том, что в поселке до последнего времени исправно работал спиртзавод, а это означает, что спирту там хоть залейся! Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки… Зачем лишний гром-погром…

Наше командование и политотдел строго предупредили всех комбатов, парторгов и комсоргов, ротных и взводных о том, что они все в первую очередь несут персональную ответственность, если кто-нибудь из солдат окажется в нетрезвом состоянии. Кроме этого, нас предупредили о том, что все спиртные напитки могут быть отравленными. Комбаты получили точный маршрут продвижения по рабочему поселку — по основной крайней от территории завода улице на расстоянии почти два километра. А обойти поселок стороной было опасно, так как были заминированы все окраины. И так, под строгим контролем ответственных за установленный порядок на марше через поселок, мы прошли без всяких помех и дисциплинированно! Спиртзавод остался далеко позади. Мы продолжаем движение вперед вслед нашим передовым и боковым дозорным. На расстоянии не более двух километров от поселка немцы обстреляли нашу головную колонну из шестиствольных минометов. Мы, развернувшись в цепь, залегли и начали окапываться. Немцы продолжают нас обстреливать уже из всех видов своего вооружения. Наступила ночь. Немцы непрерывно освещают «нейтралку» ракетами. А ближе к рассвету замолчали. Тут надо бы нам попытаться пойти вперед, но из наших рот стали поступать неутешительные новости. Солдаты в стельку пьяные, а многие даже мертвые! Из штаба полка приказали: «Поднять батальон и атаковать малочисленные силы гитлеровцев!» Но поднялась только одна четвертая часть пехотинцев. В этот момент в нашем батальоне появилась штабная автомашина «Виллис» с командиром полка. Он в ярости. Комполка орет на нашего комбата: «Ну!…! Что тут у вас?! Где батальон?! Нажрались и подохли?!…! Отвечай!» Возле своего комбата стоим рядом я и наш парторг. А за нашими спинами бесцеремонно подходят наши поддатые автоматчики. «Расстреляю такого комбата вместе с парторгом и комсоргом!» Он достает из своей кобуры пистолет и направляет в мою сторону. Мне показалось, что черная дырка пистолета не меньше, чем у 45-миллиметровой пушки, и она смотрит в мою переносицу. Все! Конец! Ну и пусть! Я все равно уже устал и обессилел от этой войны! От вшей! От окопной и голодной тяжкой без сна жизни! Я в боях с октября 1942-го! Я наблюдаю за холеной пятерней майора и вижу, как его указательный палец дрожит на курке! Вот сейчас от малейшего нажатия на чувствительный курок и… Интересно бы мне теперь знать, что напишут наши штабные писари на моей «похоронке»?.. Прочтет мать и узнает, что «ваш сын расстрелян как преступник».

Но выстрела не произошло. Комполка, заметив, что находящиеся рядом пехотинцы передернули затворы автоматов, решил прекратить этот спектакль и уехал туда, откуда приехал. Оказывается, в прошлую ночь наши пехотинцы незаметно и поочередно бегали два километра до спиртзавода, в темноте набирали в свои котелки и фляжки то, что пахло спиртом… Комбат Картошенко в растерянности не знал, что теперь делать. На всякий случай мы залегли, надеясь, что за день солдаты протрезвеют…

Немцы, отлично зная нашу слишком широкую натуру и неистребимую слабость к спиртному, рассчитали свои действия предельно точно. И вот перед нами вынырнули из-за горизонта танки и бронетранспортеры с огнеметными установками. Они идут двумя рядами в шахматном порядке.

Приблизившись к нашим в стельку пьяным солдатам на малом ходу, по-хозяйски начали их поливать огненными струями, в одно мгновение весь наш передний край с нашими пехотинцами оказался в сплошном жарком всепожирающем костре. Наши солдаты мечутся в этом костре живыми факелами и как мотыльки сгорают…

Даже трезвым было не просто выскочить из этого пекла! Немецкие танки, выключив свои огнеметы, по нетронутому «коридору» вывели свои танки и скрылись опять за горизонтом. А наша «передовая» всю ночь горела до тех пор, пока горючая смесь вся не выгорела…

Это тяжело вспоминать. Трезвому, да на устойчивых ногах, можно и сориентироваться и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем огне огнеметов… Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора.

* * *

Ждем свежие силы из пополнения, так как наш личный состав очень реденький: в ротах не более как по пятнадцать-двадцать человек. А немецкие артиллеристы постоянно беспокоят своим огнем. Гады, бьют так, будто видят нас!

Оказалось, что направляет их огонь немецкий самолет-корректировщик «горбач».

Это мы его так назвали за то, что он и в самом деле «горбатый». Самолет одномоторный, сильно бронированный и очень тихоходный. Зависнет над нашими позициями и наблюдает «перелет» или «недолет» снарядов.