– Прочтите. Вот это объявление. В пятницу, в половине второго дня, на «Мосфильме» объявлен кастинг актеров для съемок полнометражного фильма по пьесе Брехта «Мамаша Кураж». Чем не роль для вас?

– Мамаша Кураж!!! – схватив журнальчик, Строганова взвизгнула, как девочка. – Неужели?! И никто мне не сказал?! Мамаша Кураж!!! Это же не роль, это… это мечта любой актрисы – от восемнадцати до семидесяти!

– Ну, восемнадцатилетняя девочка вряд ли сумеет сыграть опытную и много познавшую мать троих детей, которая совершает нелегкое путешествие по военным дорогам, – заметила Ада. – А вы – сможете, более того, вы – должны. И у вас получится. Ведь на пробы вы придете хорошо подготовленной.

– Да! Обязательно! Подготовлюсь! – подтвердила Строганова, прижимая к груди журнальчик. – И все благодаря вам! Господи-господи… Я верю, у меня получится! Я уже вижу рисунок роли! Но неужели… Неужели я не смогу вас никак отблагодарить?!

– Отчего же. Очень даже сможете.

– Как? Только одно слово – как?!

И Ада не стала медить.

– Рассказав мне, откуда вот эта записка, – Ада снова вынула и держала перед глазами актрисы обрывок афиши, – ведь это ваша записка?

Майя кивнула.

– Расскажите же мне, откуда она оказалась в кармане… – она выдержала паузу, – в кармане Александры Анатольевны Блюхер.

– Шуры? – переспросила Строганова, ничуть не удивившись. – Но… что тут удивительного? Ведь Шурочка – моя подруга.

– Подруга?

– Да. И самая близкая. Мы дружили так, как могут дружить только женщины.

– Давно?

– Как вам сказать… Да с самого детства. Правда, я: но вы ведь никому не скажете, правда? Это так ужасно для меня – называть свой возраст… Правда, я на восемь лет старше Шурочки. Хотя никогда не скажешь, верно? Мне все говорят, что я очень моложаво выгляжу… Так вот, я старше ее на восемь лет, но это не помешало нам очень-очень крепко дружить. Наши семьи, хотя я и Шурочка были детьми, как принято сейчас говорить, очень разных социальных слоев, но это не помешало нам сблизиться сразу и крепко. Видите ли, моя мать – о, это было очень, очень давно! – была домработницей в доме Шурочкиного отца. Вернее было бы даже сказать – деда, Якова Блюхера…

– Вот как! Вы, или вернее ваша мама, хорошо знали эту семью?! – воскликнула Вероника, сама не заметив, что впервые решилась подать голос.

Неужели они подошли к самой разгадке тайны? Ведь Ада говорила, причем говорила не раз, что разгадка убийства Натана Блюхера, а значит, и его дочери тоже – кроется в прошлом антиквара и в его взаимоотношениях с членами семьи!

– Да, я знала эту семью, хорошо знала, – ответила актриса, не заметив, что вопрос задала не Ада, а Вероника. – Ах, девочки, это такая невеселая, но в то же время красивая в своем трагизме история! Кое-что я видела и наблюдала сама, но большая часть событий известна мне со слов мамы, царствие ей небесное. Простите… не могу вспоминать ее без слез. Я сейчас.

Пришлось подождать, пока Строганова окончательно встанет с тахты и шумно высморкается, а потом спрячет носовой платок в рукав и, усевшись у зеркала, пройдется по лицу пуховкой с пудрой. Проделав все это, она обернула к ним посвежевшее лицо и объявила:

– Ну вот, я готова. Спрашивайте.

– Нас интересует все, что связано с семьей Блюхеров. В первую очередь события и тайны, касающиеся отца вашей подруги – Натана.

– Натана? Но в то время этот человек называл себя Анатолием. Впрочем, его все так звали.

Ада не удержалась от того, чтобы выстрелить в Веронику торжествующим взглядом.

– Да. Вот именно с него и начните.

– Знаете: чтобы понять это, вам придется слушать меня очень долго. Хотя, если разобраться, это история не таких уж давних времен. Но все-таки полвека уже прошло… Я ведь, знаете, очень стара.

– Ну не так уж, – возразила Вероника вполне искренне.

– Мне пятьдесят лет, – возразила она тоном, не терпящим пререканий. – Это много, не спорьте. Но еще не так давно я была молодой и цветущей, и молодой и цветущей была моя мать. Единственный сын Якова Блюхера, у которого моя мать служила домработницей, – Толя – тоже был молодым и цветущим. Это время можно было бы назвать для него счастливым – потому что молодость великое дело, когда-нибудь вы тоже это поймете, – но на самом деле Толя Блюхер был тогда глубоко несчастлив. И несчастье его легко выражалось в нескольких словах: он любил самую прекрасную женщину на земле, а она вышла замуж за другого.

Сказав это, будущая исполнительница роли Мамаши Кураж меланхолично уставилась в окно и ненадолго замолчала. Веронике показалось, или на самом деле повлажнели ее чуть выцветшие глаза?

– Натану… То есть Анатолию, Толе… изменила невеста? – спросила Вероника осторожно.

– Да… То есть нет. – Было видно, что Строганова раздумывает, с чего начать. – Пожалуй, я расскажу вам все, что знаю, а вы уж сами судите, что для вас важно, что не важно… А история эта такая… Пятьдесят лет назад Толя Блюхер учился в МГУ на искусствоведа. Мечтал стать музейным работником. Соня была младше его на два года, Толя перешел уже на третий курс, когда заметил ее: маленькая, очень хорошенькая, с детскими хвостиками над крошечными ушами и розовым румянцем. Особую прелесть ей придавало немного испуганное, робкое выражение, которое не сходило с ее лица. Она была маленькой, робкой мышкой, и мало кто из видных парней Толиного курса обращал внимание на тихую и очень бедно одетую девушку. Ну а он… обратил.

– Как это случилось? Вы знаете?

– Да… так получилось, что я знаю.

* * *

Толя Блюхер не занимал среди студентов своего курса ни самого высокого, ни самого низкого положения. Невысокий, чуть-чуть полноватый юноша, обладающий довольно привлекательной внешностью и носивший редкие по тем временам щеголеватые кожаные или замшевые пиджаки, был тем не менее до болезненности стеснителен.

Редкое качество для номенклатурного сыночка! Ведь отцом Толи был ни много ни мало – сам замнаркома тяжелой промышленности Яков Лукич Блюхер. Этого коренастого человека со стальными глазами и синей полосой никогда не улыбавшихся губ хорошо знали в Москве. Замнаркома (а после – замминистра) Блюхер был славен жестким, даже жестоким нравом, а также полным отсутствием тех человеческих эмоций, которые принято называть «простительной слабостью». У Якова Лукича Блюхера слабостей не было ни одной.

Соседки элитной высотки на Котельнической, сами дамы не слишком простые, все сплошь жены партработников, и те шептались:

– Грозный какой… Как будто и не живой, право слово… Хоть бы улыбнулся когда, а то прямо страшно…

– Да чего ж он тебе будет улыбаться? Известно – вдовец. Жена уж лет пять или шесть, как преставилась.

– Вот именно – седьмой год! Поди, другой за это время и оттаял бы душой-то!

– Забот много свалилось, вот и не оттаял. И опять же, сына один растит.