играть в лапту, лазить на деревья, нырять прямо с берега в речку. Маруся стала легче, гибче и юрче. Она бегала босиком, загорела, свистела в два пальца. Бегала она быстрее всех: ни одна из подруг не могла за ней угнаться.

Уши ее оказались необыкновенно чуткими, а глаза зоркими. Ни появившаяся за ночь тонкая муравьиная дорожка, проложенная в песчаной почве сада, ни капля росы, уцелевшая от жадных лучей солнца в чашечке цветка лютика, ни шорох сухой травы, когда ее приподнимает головка родившегося гриба, — не оставались ею незамеченными. В каждом шорохе и свисте она чувствовала свою музыку, которую не улавливали ее подруги, потому что и шелест трав, и писк летучих мышей, и уханье филина казались им обычным, будничным.

Маруся даже научилась косить. Правда, это было уже во второе лето, после восьмого класса.

Косить ее учил широкоплечий и неуклюжий парень с ямочкой на квадратном подбородке.

— Значит, вас косить научить? — обратился он к Марусе, когда председатель колхоза подвел к нему девочку. Он разговаривал с ней, как со взрослой. — Что ж, с удовольствием. Но все-таки почему вы вздумали? Это дело трудное.

— А мне нравятся трудные дела.

— Что ж, ежели так, поучим. — Он поднял косу. — Это вот коса. Значит, это будет сама коса, а это палка — косье. Ну, ручка, другими словами, рукоятка. У самой косы — пятка. Первее ее — носок, значит. Косить нужно — нажимать на пятку. На носок не гнуть, потому что коса зарываться в землю будет, и травы под корень не срежете, а только верхушки срезать будете. Вот — смотрите. — Он провел косой по траве, смахнув только длинные стебли фиолетовых колокольчиков. — А по правилам — смотрите. Он налег на косу, и она, легко вонзившись в самую гущу трав, в мгновенье ока смахнула влево охапку цветов и пырея. — Еще! — сказал он, и коса добавила: ж-жиг! ж-жиг! — И в траве образовалась чистая полукруглая плешинка, хоть танцуй на ней.

— Дело это нехитрое, если только навостриться. Ну, давайте вместе сначала. Берите косу, как будто вы косить собрались, а я сзади встану. Так. Замахиваемся — р-раз!

Коса воткнулась в землю.

— Ничего! — ободрил Марусю парень. — Пойде-ет!

И действительно, через полчаса коса сладко свистела, срезая росистую траву. Слушая эти звуки, Маруся чувствовала себя самой счастливой из людей. Она думала, что хорошо бы вот так и день, и два идти мелкими шажками вдоль луга и косить, косить, косить, упиваясь ядреными звуками срезаемой травы. Пусть луг будет до горизонта, пусть раскинется дальше — счастье идти вперед с косой и срезать травы. Она вспомнила свой бред во время болезни — человека, идущего к далекому огоньку по снежной равнине, и в ее сознании снежное поле превратилось в луг, а человек — это снова она, с косой в руках идущая к далекой цели.

Чуть ли не весь покос — первую страду деревенского лета — Маруся работала в колхозе.

Там же, в деревне, было положено начало ее спортивным увлечениям. Подруги говорили ей: «Ты — ветер! У тебя будет слава!»

В конце лета, на первых же школьных соревнованиях, Андрей Михайлович Фоменко сразу же заметил ее и объявил:

— А с тобой я буду разговаривать отдельно.

Через год Маруся Лашкова уже была одной из лучших бегуний города. На спартакиаде быстрее ее пробежала только Женя Румянцева.

Так за какие-нибудь два года преобразилась до неузнаваемости девочка из города Чесменска, когда-то любившая тепло и домашний уют, конфеты и красивые платья. И никто, никто не помогал ей сначала. Лучшими советчиками ее были книги.

РОМАНТИКА

Саша Никитин приехал в Белые Горки за два дня до прибытия первой группы школьников. Так было нужно: Андрей Михайлович, который выехал из Чесменска еще раньше, и Никитин должны были принять лагерь и подготовить его к началу спортивных занятий.

Спускался вечер. Солнце уже коснулось своим огненным краем верхушек леса. Поезд свистнул, нарушая деревенскую тишину, зашипел и исчез в лесу. На Полустанке, кроме Саши, не осталось ни одного человека.

Саша тронулся в путь.

Узкая тропинка извивалась сначала среди кустарника и молодых деревьев, изредка возвышающихся над густым подлеском. Скоро начался лес погуще, и огромные, торжественные тополя Полустанка скрылись из виду. Вокруг было настолько тихо, что Саша уловил слабый писк каких-то зверьков и шум крыльев ястреба, который несколько раз проносился в горячем, еще прозрачном, но уже синеющем воздухе. Зеленые ели, серебряные березы, бронзовые величественные сосны застыли в тишине: ни один листок, ни одна иголка не шевелились. Глубина леса тонула во мраке, но на дороге еще мелькали багровые и алые проблески заката, отражаясь на стволах берез и сосен.

Вдруг в томительно-душный застывший воздух ворвалась резкая, отрезвляющая волна сырости. Саша сделал пять-шесть шагов, чувствуя, как влажная свежесть глушит сладко-дурманящие запахи смолистой хвои и листвы.

«Река!» — подумал Саша.

Лес расступился. Широкая лощина рассекала его. За ней, далеко впереди рисовалась резкая кромка деревьев, а над нею вечерние густо-синие, фиолетовые и пурпурно-алые краски догорающего заката. Лощину заполнял густой синеватый сумрак.

Саша сделал еще несколько шагов и увидел расплывчатые очертания перил мостика, какие-то белые свеже-отесанные доски и бревна. Они спускались куда-то вниз, в клубящуюся седую темноту. Никитин вступил на колеблющиеся доски, кое-как набросанные на массивные бревна, и остановился, занеся ногу над черной дырой. Мост посредине рухнул, в проломе чернели сваи, расщепленные доски и между ними струилась темная, кое-где отделанная серебром вода…

Мост ремонтировали, но сделано было еще мало.

«Вот это здорово! Как же я переберусь на ту сторону? — подумал Саша. — Прыгать с коряги на корягу рискованно, наверняка плюхнешься в грязь…»

Он вернулся на берег. Темнота становилась все гуще, все непроницаемее.

«Ну-ка, поищу брода правее», — решил Саша и пошел по берегу, заросшему мелкой травкой.

Но через два шага почва заколебалась под ним, и нога погрузилась в холодную грязь.

Саша торопливо выбрался из болотистой низины и пошел лесом, как ему казалось, параллельно руслу реки. Чаща делалась все реже и реже, и вот, наконец, впереди забелело…

Неожиданно открылась просторная поляна. Вокруг нее чуть слышно дрожал листьями осинник.

«Уклонился в сторону. Река левее. Надо свернуть», — подумал Саша и в ту же секунду наступил на что-то твердое, но, несомненно, живое, отскочил, Споткнулся и упал лицом в мокрую от росы траву.

Сзади него раздался испуганный женский крик:

— Ой! Чего тебя носит по ночам, рогатая образина! Ну, пошла-а! Еще задавит вот так…

По-видимому, и «рогатая образина» и все остальное