Ей чудилось, она не идет, а скользит над землей. Ни травинка не прошелестела под ногой, ни камушек не скрипнул, ни сучок не треснул…

И вдруг что-то произошло. Словно услышав чей-то зов, косуля повернула голову – и прянула в чащу, а косуленок – за ней.

Алёна разочарованно вздохнула, почти всхлипнула – и в ту же минуту до ее слуха донесся стрекот мотоцикла. Впрочем, нет, она сразу поняла, что ошиблась – вовсе не мотоцикла, а мопеда. Алёна даже глазам своим не поверила, когда увидела, как он сворачивает с дороги на просеку. Мопед, вот древность-то! И дух – чадный, бензиновый – от него исходил какой-то ужасно древний. Словно старое кино смотришь, причем именно советское, потому что в ни в едином французском фильме Алёна мопедов не видела. То ли не снимались они в кино, то ли просто не довелось ей такого фильма посмотреть. Не посчастливилось, так сказать. Да и человек, на мопеде восседавший (мопедист? мопедёр, с позволения сказать?), выглядел ужасно ретроспективно. Большая красная каска, тяжелые очки… Вот про очки Алёна точно знала, что они назывались мотоциклетными, такие в фильмах про Великую Отечественную войну носили фашистские мотоциклисты. И еще куртка потертая кожаная, перчатки с крагами, а на ногах…

Наша героиня не успела рассмотреть, что было на ногах: мопедист (мопедер?) повернул свое чудо техники вон из просеки также внезапно, как свернул туда. Мимо по дороге промчался желтый пикапчик с черной полосой – машина почтальонши Клер, немолодой энергичной дамы, которая развозила почту из Нуайера по всем окрестным деревням. Вслед за пикапчиком проехал длинный черный автомобиль, а пока Алёна на него смотрела, мопедист (ну уж ладно, станем называть его так, более традиционно) исчез с глаз вместе со своим стрекочущим средством передвижения.

«Вот принесла его нелегкая!» – сердито подумала Алёна и снова оглянулась туда, где несколько мгновений назад стояла прелестная тонконогая косуля с таким трогательным ребеночком, а сейчас не осталось никого. Вновь вздохнула сожалеючи и выбралась на дорогу.

Ни машин, ни мопеда не было и помину. Только рокот скоростных поездов доносился до слуха: за лесом пролегала железная дорога.

Алёна пробежала еще немного под уклон и увидела серую стремительную змею, которая мелькнула в прогале между деревьями, издавая свистящий, зловещий звук, – и немедленно исчезла. Впрочем, сравнение хромало, как всякое сравнение: сверхскоростной поезд не так уж напоминал пресмыкающееся. А возникло оно потому, что не далее как два дня назад, пока девчонки кормили козы, Алена полезла на небольшой откос, чтобы нарвать клевера, и чуть ли не из-под самых ног ее внезапно скользнул уж, шелковисто прошуршал в траве, блеснул на солнце тугим, упругим, узорчато-малахитовым телом, шипнул воинственно – и исчез в камнях. На счастье, Алёна успела разглядеть желтые пятна на голове и не заорала истерически, чем, конечно, насмерть перепугала бы Лизочку с Танечкой, а только передернулась брезгливо. Это была вторая змея, виденная Алёной в природе, а не в каком-нибудь там террариуме или серпентарии. Первая была встречена на одной из мулянских дорог то ли по пути во Френ, то ли в Анси, то ли в тот же Самбур – Алёна хорошенько не помнила – два года назад. Но тогда ей встретилась настоящая серая гадюка. Она лежала, вытянувшись во всю длину, и перегораживала дорогу, неподвижная, как веревка. Алёна сначала и приняла ее за веревку, зато потом, когда поняла, что перед ней, так подпрыгнула в высоту и длину, что ее прыжок вполне мог быть занесен в Книгу рекордов Гиннесса… если бы, конечно, сыскалось, кому зафиксировать его и занести в ту самую книгу. А змея все лежала поперек дороги – она была мертвая. Тем и объяснялся тускловатый цвет ее длинного тела. Скоростной поезд, сейчас промчавшийся мимо и на мгновение оглушивший Алёну, был точно такого цвета, но совсем даже не неподвижный.

Человек, который хотел убить ее, тоже проводил поезд глазами. Под его шум вполне можно было подобраться к жертве вплотную – но на это требовались одна или даже две минуты, а стремительность поезда не позволяла надеяться даже на полминуты! Теперь было уже поздно: впереди показался Самбур, оттуда шли цепочкой трактора, и рисковать сейчас, мелькать на дороге, тем паче – покушаться на женщину было бы просто глупо.

На окраине Самбура стояли рядом ферма и усадьба. Ферму охранял не слишком породистый, а вернее, вовсе беспородный, неряшливый, но очень бдительный пес, который немедленно облаял Алёну. Он истово кидался на проволочную ограду, защищая и до истерики пугая многочисленных кур. Усадьбу же оберегал сторож гораздо более благородных кровей. Алёна не знала названия породы пса, но вид его почему-то вызывал в памяти Атоса. Алёна сначала призадумалась, а потом поняла почему: такие собаки изображали мушкетеров в бесподобном мультике «Пес в сапогах». Собачий Атос очень ценил свое высокое происхождение, а потому только лишь для приличия тявкнул вслед Алёне. Так был отмечен ее вход в Самбур.

Собственно, городок (деревня? поселок?) мало чем отличался от прочих в прелестной, чистенькой провинциальной Франции, но здесь имелся красивый пруд, в котором жили какие-то невероятные утки. Изумрудно-зеленые, с красными хвостами, они неустанно шныряли от берега к берегу. Иногда их сопровождали выводки сказочно-красивых утят: ярко-желтых с изумрудно-зелеными хвостами. Ну, предположить, что желтизна постепенно могла превратиться в зелень, Алёна еще могла. Но как зеленые хвостики впоследствии сделаются алыми… Кроме неземной красоты, утки обладали еще и странными, не слишком красивыми, но, бесспорно, загадочными голосами, скорее искусственными, чем естественными, и Алёне нравилось думать, что утки занесены на Землю каким-нибудь инопланетным кораблем. Впрочем, по ее горячему убеждению, теория Дарвина была устарелой чушью: она не только фанатично придерживалась теории панспермии, но и была убеждена, что своим происхождением человечество и вообще вся жизнь на Земле обязаны палеовизиту каких-нибудь космических скитальцев, так что диковинные утки были всего лишь частным подтверждением ее общих выводов.

От пруда Алёна обычно доходила до собора – она никогда не упускала случая лишний раз засвидетельствовать свое почтение святым небесным силам, нас породившим, – и только потом пускалась в обратный путь. Все прошло по схеме и на сей раз, однако, уже повернув от собора на единственную улицу Самбура, Алёна оглянулась на сильнейший рев. Мычали коровы, которые толпились в каком-то дворе и, видимо, ждали, когда их поведут на пастбище. Хозяйка возилась с засовом низких аккуратных ворот. Поскольку у Алёны, как и у всякой читательницы великой русской литературы, с детских лет сложилось нерушимое убеждение, что коров на пастбище нужно выгонять непременно с зарей, под идиллический пастуший рожок, она посмотрела на хозяйку с неодобрением: времени-то было уже далеко за восемь! Впрочем, хозяйкой оказалась очень немолодая, далеко за семьдесят, дама с очень бледным одутловатым лицом, с глазами навыкате и совершенно седыми жидкими волосами, заплетенными в какие-то мещанские косицы и уложенными на затылке калачиком. Лицо женщины показалось Алёне знакомым, и она подумала: наверное, видела во время своих прочих визитов в Самбур. Халат на ней был тоже мещанский, синий с капустными розами, линялый, и Алёне мгновенно показалось, будто она неведомым образом перенеслась на Мытный рынок в Нижнем Новгороде, где такие халаты – из ивановских ситцев и из ивановской же бязи – испокон веков мог купить всякий желающий. Ивановских халатов Алёна терпеть не могла, а потому она поспешно перевела взгляд на коров, толпившихся вокруг хозяйки.